|
Константин Симонов о себе
«Жди меня» до сих пор остаётся одним из двух-трёх наиболее известных стихотворений на русском языке. В наши дни его часто пародируют. Сейчас в постсоветской России человеку, написавшему это стихотворение, угрожает забвение, словно пережитку своего времени; однако он достоин гораздо лучшей участи.
Кирилл Михайлович Симонов родился в 1915 году в Санкт-Петербурге. Его отцу, армейскому офицеру, было суждено вскоре погибнуть на войне. Его мать, урождённая княгиня Александра Оболенская, принадлежала к небогатой, хотя и одной из самых старинных аристократических семей. После смерти супруга она вышла замуж за другого офицера, Александра Иванищева. Отчим Кирилла участвовал в русско-японской войне 1905 года, а в первую мировую войну был ранен и пострадал в газовой атаке. После революции, будучи профессиональным военным, хотя и негодным для несения действительной службы, он вступил в Красную армию и стал преподавателем в военном училище в Рязани. Самые ранние воспоминания Симонова - о казарменной жизни. Его отчим был приверженцем строгой дисциплины, для него всё имело своё время и место. Но в то же время, влияние Оболенских влекло Кирилла в другую сторону. В ленинградском доме своей тёти Софьи Оболенской, работницы библиотеки, он написал первое стихотворение. Симонов рос в Советском Союзе тридцатых годов, когда людям, незнакомым с тёмной стороной того времени, казалось, что расцветает новая жизнь и вокруг появляются новые возможности. Ребёнком и подростком Кирилл всем сердцем верил в новое советское общество, однако, скорее всего, он осознавал, что вследствие своего происхождения полностью этому обществу не принадлежит. Возможно, именно поэтому после получения семилетнего образования Симонов оставил школу и стал искать себе место в индустриализирующейся России - начал учиться на токаря. Его оптимистический взгляд на новую Россию вскоре подвергся суровому испытанию Почти сразу после ухода Кирилла из школы его отчим был арестован, а он сам и его мать были выселены из квартиры. Спустя шесть месяцев, Иванищев был освобождён и реабилитирован - произошла «ошибка». Тем не менее, в результате этого события старый военнослужащий уволился из армии и устроился на гражданскую работу в Москве. Кирилл также нашёл работу в Москве и сумел опубликовать несколько стихотворений. По совету издателя, он поступил в Литературный Институт имени Горького. Последующие пять лет были драматичными как для России, так и для Симонова. К 1940 году, будучи в возрасте 25 лет и уже сменив своё имя на Константина (имя особенно распространённое в семье Оболенских), он утвердился как поэт и драматург. Однако та Россия, которая поддерживала поэта и была созвучна его таланту, в те годы проходила сквозь ужас репрессий. В 1935 году большая часть оставшегося в Ленинграде семейства Оболенских, включая любимую Симоновым тётю, была депортирована на восток, в Оренбург, где она с сестрой впоследствии была арестована. Обе они умерли в тюрьме в 1937. В предвоенные годы юный Симонов был честолюбив; теоретически он страстно верил в идеалы коллективизма, однако в реальной жизни отнюдь не был в полной гармонии с новой Россией, в которой оказался. Это можно понять из его самых интересных ранних стихов. Стихотворение «Часы дружбы» рассказывает о сне. В нём - кошмарное воспоминание об одиночестве, всплывшее в памяти: пустой мир, где, казалось, немногие дети проживали более нескольких недель. По крайней мере, так считает лирический герой, но странный старец разъясняет истинное положение вещей:
В таком случае, полагает поэт, он и сам не прожил бы больше:
В стихотворении «Однополчане», написанном примерно в то же время, поэт сознательно отворачивается от своих прежних друзей, в пользу тех, с кем он надеется испытать настоящую дружбу на войне:
Поэт предчувствует, что грядущая война (шёл 1938 год) придаст дружбе истинное значение; наконец-то он почувствует себя частью настоящего братства.
Симонов уже чётко осознавал неизбежность войны с Германией - в какой-то мере даже ожидая её с нетерпением. Впрочем, война в его представлении в первую очередь отождествлялась с присущими ей воинскими моральными ценностями. Когда появилась необходимость выбора между двумя чётко выраженными идеологическими лагерями - как, например, в гражданскую войну в Испании - у поэта не возникло даже тени сомнения в том, чью сторону он займёт. Вместе с тем, Симонов искренне сопереживает патриотизму других, даже тех, кто в прошлом посягал на Россию. В стихотворении «Английское военное кладбище в Севастополе» поэт сочувствует британцам, погибшим в Крымской войне, и потребности павших сохранить связь с родиной - потребности, которую уважало их правительство:
Напротив, в стихотворении, лучшем из ранних стихов Симонова, поэт показывает, что отвага и патриотизм русского солдата не всегда почитались его правительством. Поручик - старый служака, подобный Иванищеву или тёте поэта - библиотекарше, за свою службу получает мало признательности. Он командует отдалённой российской заставой на Камчатке и не знает о начале Крымской войны. Неожиданно его крепость оказывается под обстрелом кораблей военно-морских сил Великобритании. Нанеся городу большой урон, флотилия направляет в крепость офицера с требованием сдаться. Но даже зная о том, что удерживаемый «клочок земли» мало чего стоит, и осознавая силу противника, поручик принимает решение не прекращать сопротивление. Атака британцев терпит крах, флотилия отступает, павшие похоронены, а крыши домов залатаны. И только потом, с задержкой на год, приходят приказы из Петербурга. Застава должна быть подготовлена к войне и усилена; командование принимает новоприбывший капитан, а поручика отправляют в отставку:
Поэта ожидало дальнейшее разочарование. Впервые он столкнулся с подлинной реальностью войны под конец советско-японской кампании 1939 года, когда был направлен в Монголию в качестве военного корреспондента. Его главными ощущениями были сострадание к поверженному врагу и восхищение им. Первое впечатление о военной действительности, по словам Симонова, осталось после сцены в штабной палатке, где офицеры изучали захваченные у японцев документы. На полу валялись отброшенные ими материалы, среди которых - десятки фотокарточек жён и подруг японцев, которые улыбаясь «бумажной улыбкой», смотрели снизу вверх с фотографий - даже с «тех, что в крови«. Проникновенные стихи Халхин-Гола воспевают храбрость и дисциплинированность японцев и выражают сострадание к ним просто как к людям. В одном из стихотворений звучит вопрос: кто из солдат был самым храбрым? Японец, обезумевший от жажды, бежавший среди бела дня за водой? Или же тот, который выдержал семь ночей артобстрела? Нет, самым храбрым оказался тот военнопленный, который во время репатриации, под взглядами встречающих японских офицеров, помахал рукой на прощание тем, кто пленил его и залечил его раны. Этот вывод - единственное место в стихотворении, где (не совсем убедительно), показано моральное превосходство российской стороны. Ни одно из монгольских стихотворений не примечательно само по себе; они интересны тем, что выражают состояние души поэта. В 1939-40 годах перед нами предстаёт молодой Симонов, всё ещё амбициозный, всё ещё верящий, по крайней мере - теоретически, в идеалы коллективизма; однако его идеализм и честолюбие подрываются изнутри полубессознательными сомнениями и чрезмерной лёгкостью успеха. Сомнения (возможно, полуосознанные догадки о негативной стороне реальности) - основывались на чистках, судьбе тёток и симпатии к противоположной точке зрения. Успех же слишком легко достался поэту, и легко пришел к Красной армии (так казалось ему, не присутствовавшему на ранней, более тяжёлой фазе монгольской кампании).
Идеализму и честолюбию необходимо преодолевать трудности - успех не должен достигаться слишком просто. Но эти чувства могут принимать и иную форму, при которой возникает меньше сомнений, но добиться удачи отнюдь не легко. Константин Симонов страстно влюбился в прекрасную женщину, которой так и не было суждено полностью принадлежать ему - молодую актрису Валентину Серову. Валентина в возрасте 21 года уже была восходящей звездой сцены и экрана. Недолгое время она была замужем за Анатолием Серовым, истребителем-асом, героем гражданской войны в Испании и сталинским любимцем, вскоре погибшим в авиационной катастрофе. Впоследствии у неё было несколько любовников, но никого она не любила так сильно, как Серова, и всю жизнь носила его фамилию. Характер её отношений с Симоновым был хорошо описан в недавно вышедшей статье, написанной актрисой Татьяной Кравченко, несомненно, симпатизирующей Валентине:
Страсть? Да, конечно. Но опять-таки вопреки расхожим представлениям, не только ночь и постель связывали этих двоих. Страсть, как жажда, проходит после утоления. Просто красивая, просто сексапильная женщина вряд ли стала бы единственной для такого человека, как Константин Симонов. Он именно любил в ней <две рядом живущих души>. Тело она отдавала с легкостью, душа же принадлежала только ей. А ему хотелось завоевать ее душу.
(http://www.ng.ru/style/1999-09-11/lyubov.html)
Всё описанное Кравченко и многое другое действительно есть в поэзии. Симонов был одержим Валентиной:
Тем не менее, в следующих строках этого стихотворения, написанного в 1942 году, говорится:
Отчуждение, красной нитью проходящее через этот отрывок, стало возможным благодаря войне. Если бы не гитлеровское вторжение и его катастрофические последствия, Валентина возможно сломала бы Симонову жизнь. В июне сорок первого выяснилось, что для поэта существовало нечто даже более важное, чем Серова. И увы, в конце концов сломанной оказалась её жизнь. Нападение врага неожиданно прекратило все внутренние колебания Симонова. Поэт наконец с полной уверенностью осознал, по какому жизненному пути должен идти дальше, и почувствовал полное единение с обществом, к которому принадлежал. Он был бесстрашным солдатом, посвятившим себя изгнанию противника и достижению победы в войне. К тому же, Симонову повезло в том, что оружием, доверенным ему для борьбы с Гитлером, поэт владел в совершенстве. Этим оружием было его перо.
«Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»
Уже в первый год войны Симонов стремительно взлетел на небывалую высоту как военно-патриотический поэт. Своими стихами, пьесами, фильмами и прозой он внёс значительный вклад в восстановление боевого духа советского народа, потрясенного вторжением немецких захватчиков. Как выражение собственных чувств поэта, наиболее знаменитое его стихотворение «Жди меня» было не более чем минутным самообманом: Симонов знал, что Валентина вряд ли станет долго ждать. Но для бессчётного числа других солдат и их близких (как и для него самого) оно выражало то, во что хотелось верить. И именно как выражение веры народа это стихотворение имело чрезвычайное значение. Можно провести аналогию Симонова с английским военным поэтом Рупертом Бруком, погибшим в 1915 году и почти столь же знаменитым в свое время. Хотя Брук в целом был прекрасным поэтом, его самое известное стихотворение, имевшее во время публикации наибольший резонанс, по тематике значительно отличается от симоновского:
Поэт, мысли которого связаны с кладбищем, едва ли добьется победы. Действительно, Брук умер от лихорадки ещё до Галиполи. В сравнении с энергией и уверенностью Симонова, настроение Брука кажется почти суициидальным - к сожалению, оно типично для военной поэзии младшего офицерского состава Британских войск, сверстников Брука (хотя Сэссун являлся ярким исключением). В первые годы войны Симонов казался непоколебимым. Стихотворение «Если бог нас своим могуществом» было написано в осаждённой Одессе, где смерть смотрела ему в глаза. На её взгляд поэт ответил смехом, смиряясь с ней как с неизбежностью. Что бы он хотел взять с собой на небеса? Всё, что пережил или мог пережить на земле, даже смерть:
Хотя Симонов и не мог надеяться на то, что его спасёт верность Валентины, он мог быть уверенным в том, что ему поможет выстоять собственная жажда жизни. И в отличие от многих других военных поэтов, Симонов действительно выжил. Стихотворения 1941-1945 годов, в особенности те, что были адресованы Валентине, впоследствии включённые в сборник «С тобой и без тебя», скорее всего и явились основой поэтической славы Симонова. Лучшие из них выражают конфликт между двумя сильнейшими движущими силами его души: любовью к Валентине и воинским долгом перед Россией; кроме того, в них скрыто и упоение той целеустремлённостью, что была дарована ему обстоятельствами, и страх перед тем, какой будет жизнь без этих двух направляющих его стихий. На мой взгляд, «Хозяйка дома» - величайшее из стихотворений Симонова. Нам предлагается представить поэта и его друзей (предположительно - таких же военных корреспондентов, как он сам), которые собираются в квартире Валентины, когда им выпадает такая возможность. Затем они расстаются, попадают на разные фронты; кто-то из них погибает. С каждым разом пришедших становится всё меньше. Цель стихотворения - убедить Валентину в том, что она права, когда в присутствии остальных друзей не выделяет поэта из их числа. Для них она стала идеалом, иконой, давала им поддержку в битве - они нуждались в Валентине. До самого конца вечеринки герой не ждёт и не получает никакого особого внимания от неё. Уйдя вместе с остальными, поэт тайно возвращается, и хозяйка принимает его уже как возлюбленного, но до этого - он просто один из равных. Это правило устанавливается в первой части стихотворения; далее оно развивается. Что случится, если не вернётся именно он, поэт? И в этом случае хозяйка не должна выделять его из остальных, не омрачая радости встречи, сдерживая своё горе до конца вечеринки. Это порождает всепоглощающее душевное волнение: Валентина на самом деле в такой ситуации могла решить, что «шоу должно продолжаться». Ведь именно так она вела себя, когда погиб Серов. Это был день дебюта Валентины в новой комедии: она блистательно сыграла свою роль и лишь потом дала волю своему горю. Она - актриса. Неверно было бы полагать, что события, описанные в стихотворении, происходили именно таким образом. Оно было написано в первую зиму войны, когда немецкая армия вплотную подошла к Москве. И хотя многие из коллег Симонова действительно гибли в то время, отсутствие на вечеринке не означало смерть или ранение: тем, кто оставался в живых, редко выпадала возможность собраться в одном месте. Описание одной из тех встреч, которые в действительности происходили, возможно, раз или два за тот отрезок времени, используется символически, чтобы показать противоречие между любовью и воинским долгом . И, несмотря на то, что в стихотворении этот конфликт как бы происходит в душе Валентины, он является проекцией противоречий в сознании поэта. Кульминация стихотворения как никогда ярка и глубоко прочувствована:
Чувства, спроецированные на Валентину, принадлежат самому поэту; трагическое ощущение потери имеет иной источник и, скорее всего, связано с её неверностью - возможно, Симонов знал о начавшемся романе Валентины с будущим маршалом Рокоссовским. Стихотворение показывает, что несмотря на глубокие чувства, поэт сумел смириться со случившимся, принять его как часть судьбы, уготованной войной. Положительной составляющей стихотворения является не столько любовь Симонова к Валентине, сколько символический образ женщины, воплощенный ею, и чувство фронтового братства, присущее поэту и его друзьям. Даже после смерти они неким образом остаются едины. Таким образом, идеал, который Симонов создал для себя в 1939-м:
действительно, как он и предсказывал, был достигнут - хотя и страшной ценой. Наиболее характерное для Симонова выражение обретённого единства и братства на войне присутствует в стихотворении «Дом в Вязьме», написанном в 1943-м году. Поэт и его товарищи делят ночлег в старом доме в Вязьме. Утром они расходятся - и кто-то не вернётся никогда. Дом становится символом их морального единства:
Представляя запись этого стихотворения в Нью-Йорке в 1960 году, Симонов сказал:
Этот символический дом будет восстановлен после войны. И если кто-либо предаст своих друзей, то будет в него сослан, чтобы вновь прочувствовать такое же давление душевных сил, как раньше:
Если он опять почувствует духовную силу этого дома, то вновь займёт своё место среди друзей; в противном случае - его больше не будет в их числе. Но испытанное в годы войны чувство братского единения не могло продолжаться в мирное время. Довольно долго, будучи весьма значительной фигурой в послевоенном советском литературном мире, Симонов верил в обратное. До тех пор, пока Хрущёв не раскрыл миру правду о сталинской эпохе, поэт продолжал верить в советские идеалы, несмотря на их очевидные недостатки. Впоследствии Симонов смог принять развенчание культа личности Сталина Хрущёвым и вновь ощутил торжество правды. Но в эпоху Брежнева, когда правда, которая теперь была всем известна, более не печаталась, жизнь для поэта стала терять смысл. Будучи в командировке во Вьетнаме, он попытался вновь вспомнить своё военное прошлое. Там Симонов на короткое время вернулся к написанию стихов - но не слишком успешно. В 1979 году, в возрасте лишь 64 лет, поэт умер. Что мы должны думать об идеалах, представленных нам Константином Симоновым? Он видит наибольшую ценность в мужском единении, при котором они делят между собой хлеб, кров, и даже, в некотором смысле - женщину, которая принадлежит им всем. Как мы можем принять это?
Представленное поэтом единство, существующее между людьми, разделившими на одну ночь дом в Вязьме, - единство, которого мы в мирное время, вероятно, ожидаем добиться в семье, а в счастливой семье деление поровну хлеба и крова, всех невзгод и радостей жизни воспринимается как должное. После войны и разрыва отношений с Валентиной, Симонов женился вновь. Его новый брак кажется счастливым, по крайней мере отчасти. Но наивысшей ценностью для него всегда оставалась дружба, и её высшее выражение - в том братском бескорыстии мужчин, которое, вероятно, возможно только на войне. Вновь обратимся к его выступлению в Нью-Йорке в 1960 году:
Идеалы Симонова - не личностны: это коллективистские идеалы, на которых был построен Советский Союз; идеалы, выведенные не только из марксистской теории, но и из духовных традиций русского общества и русской армии: общество и армия, для которых сильное чувство разделённой судьбы оказалось единственной защитой от сурового климата и уязвимости открытых российских равнин. На протяжении всего советского времени страна находилась в состоянии войны, действительной или потенциальной. Как только Горбачёв начал рушить преграды, окружающие Советский Союз, ощущение жизни в осаде не могло более поддерживаться; Союз распался. Однако вместе с тем нечто очень важное - то, что Симонов выражал как никто другой - было утеряно.
источник- http://www.simonov.co.uk/zhiznpoeta.htm
"Загадка судьбы" Валентина Серова
«Жди меня…»
ОНА стала суперзвездой в 1939 году, когда на экраны вышел фильм «Девушка с характером». В титрах Валентина Половикова, дочь известной в те годы актрисы Клавдии Половиковой, значилась уже под фамилией своего знаменитого мужа, «сталинского сокола», Героя Советского Союза Анатолия Серова. Однако красивый роман Валентины и Анатолия (Серов мог вечером проводить жену в Ленинград, а потом сесть в самолет и утром с огромным букетом цветов встречать ее уже на перроне Московского вокзала или всего на несколько минут прилететь к ней в Москву с учений) длился недолго. В мае 39-го при испытаниях новой модели самолета летчик погиб, оставив беременную 22-летнюю женщину вдовой. Сына, родившегося через три месяца после смерти отца, Валентина в его память назвала Анатолием. Актриса становится частой гостьей в Кремле, где на правительственных приемах Сталин сажает ее и вдову Валерия Чкалова рядом с собой. Во время одной из встреч с сильными мира сего Валентина неожиданно попросила предоставить ей новую квартиру вместо той, в которую она с Анатолием въехала незадолго до его гибели. Просьба актрисы была, разумеется, удовлетворена. Знакомые удивлялись — как можно пятикомнатные хоромы в Лубянском проезде, принадлежавшие ранее репрессированному маршалу Егорову, поменять на двухкомнатную квартиру на Никитской. Валентина молчала в ответ. Не объяснять же каждому, как это больно — возвращаться в квартиру, где каждый угол напоминает о так трагически закончившейся любви. Даже улица теперь была переименована в проезд Серова.
«…и я вернусь…»
Чтобы забыться, все свое время Валентина старалась проводить в Театре имени Ленинского комсомола, где ее очень ценили и доверяли только главные роли. В 1940 году она начала играть в спектакле «Зыковы». Роль Павлы удалась ей, как никакая другая. Но что-то мешало актрисе полностью отдаваться чувствам своей героини. «Впоследствии она вспоминала, — рассказывает историк и театровед Виталий Вульф, — что ей очень мешал один из зрителей. На каждом спектакле «Зыковых» этот молодой человек с букетом цветов сидел в первом ряду и испытующим взором следил за ней. Как позже выяснилось, он не пропускал вообще ни одного ее спектакля. Это был начинавший тогда входить в моду поэт Константин Симонов. Ему было 24 года». Их роман стал, впервые за всю новейшую истории Союза, достоянием всей страны. А после опубликования в январе 42-го в «Правде» стихотворения Симонова «Жди меня», посвященного Серовой, их любовь стала использоваться пропагандистской машиной государства в своих целях. И небезуспешно. Так, историки Великой Отечественной причисляют появление стихотворения «Жди меня» и одноименного
фильма с Валентиной Серовой в главной роли к таким же достижениям, повлиявшим на исход войны, как разгром немецкого наступления под Москвой и Сталинградская битва. Однако любовь Симонова к Ваське (поэт не выговаривал буквы «л» и «р» и именно так называл свою музу и будущую жену) не была взаимной. Да, Валентина принимала его ухаживания, была с ним близка, но говорить «люблю» и становиться женой не торопилась. Поэтому когда весной 42-года во время выступления в госпитале для высшего комсостава она познакомилась с генералом Рокоссовским, то почувствовала, что влюбилась. Сильно, безумно, без оглядки на мнение окружающих, которые, разумеется, не упустили возможности посплетничать о верности той, которая «ждет». Будущий маршал на момент встречи с Серовой был свободен: его жена и дочь пропали без вести. Страстный роман бравого военачальника, бывшего старше кинозвезды на двадцать один год, развивался на глазах у всех. Однако это не помешало Симонову, конечно же, обо всем знавшему, сделать в 1943 году Валентине предложение, а ей, искренне любившей Рокоссовского, принять это предложение и стать женой входившего в большой фавор поэта и драматурга. Что заставило ее так поступить, осталось загадкой. Может, верно утверждение, что женщины любят ушами, а устоять перед действительно блестящими стихами Симонова было невозможно. А может, Валентине захотелось простого человеческого, как ни банально это звучит, счастья, уюта, отца для подрастающего сына. К тому же объявилась семья Рокоссовского, и любовный треугольник, которые светские шутники называли «ССР» (Серова — Симонов — Рокоссовский) был обречен.
«…только очень жди…»
СИМОНОВ, часто выезжающий в командировки, писал Валентине каждый день. «Нет жизни без тебя. Не живу, а пережидаю и считаю дни, которых, по моим расчетам, осталось до встречи 35–40. Верю, как никогда, в счастье с тобой вдвоем. Я так скучаю без тебя, что не помогает никто и ничто…» Поначалу Симонов и Серова производили впечатление действительно счастливой семейной пары. В роскошной квартире на улице Горького, где только один зал занимал около шестидесяти квадратных метров, собирались веселые компании, на даче в Переделкине специально для Валентины был построен бассейн. Супруги вместе ездили за границу. Правда, взглядов на жизнь они придерживались разных: во время визита во Францию Симонов пытался уговорить Ивана Бунина вернуться в СССР, а Серова, когда муж на мгновения отлучался от стола, шептала великому писателю: «Не возвращайтесь ни в коем случае». В 1945 г. цензура разрешила выход картины «Сердца четырех», запрещенной ранее как «не соответствующей генеральной линии по патриотическому воспитанию масс». А еще через год вышел фильм «Композитор Глинка», за работу в котором Серова получила Сталинскую премию и звание заслуженной артистки. Ей было всего 29 лет, и она вряд ли могла предположить, что на этом счастливая, по крайней мере внешне, полоса ее жизни подошла к концу.
«…жди, когда наводят грусть…»
«ЗАПАХ пыльных книг, пролитого вина, папиросного дыма и высыхающего актерского грима — это запах моего детства, — будет позже вспоминать дочь актрисы Мария.- Это ее комната… Над ворохом бумаг сидит женщина с копной изведенных пергидролем волос. Опухшие веки, резкие морщины. Над ее головой портретный снимок: красивое лицо, ненатуральность позы, улыбки, взгляда — чуть-чуть. Типичный снимок актрисы в роли. Как предсказано было: «…и постарев, владелица сама/ Себя к своим портретам приревнует…» И эти два лица принадлежат одному человеку — не так давно актрисе в зените славы и теперь забытой почти всеми, исстрадавшейся женщине. Моей матери…Мать была в жизни такой, какой была в его стихах: «Злой и бесценной, проклятой — такой нет в целой вселенной другой под рукой». И он любил в ней эти «две рядом живущих души» одинаково страстно, потому что они составляли одно-единственное — сумасшедшее, из огня в полымя существо, понять которое было трудно, а не любить — невозможно». ...Даже обожавший ее Константин Симонов напишет в письме: «Люди прожили четырнадцать лет. Половину этого времени мы жили часто трудно, но приемлемо для человеческой жизни… Я постарел за эти годы на много лет и устал, кажется, на всю жизнь вперед…» «Он еще долго писал ей, — продолжает Виталий Вульф, — объяснял, что разлюбил, сообщал, что если встретит человека, которого полюбит, то, не колеблясь, свяжет с ним свою жизнь, советовал и ей выйти замуж, желал ей счастья и того, чтобы она «не разрушила еще одну жизнь так, как уже разрушила один раз». Но, судя по всему, забыть ее он не сумел, хотя делал все возможное и невозможное, чтобы стереть из памяти ту страсть, что сжигала его. Лирических стихов он больше не писал, с дочерью Машей был нарочито сух, имя Серовой не произносил никогда. Все было давно кончено. У него был свой дом, новая семья, жена, дети. Только почему-то, когда Алла Демидова, готовясь к съемкам в фильме Алексея Германа «Двадцать дней без войны» по сценарию Симонова, сделала себе грим Серовой, он разозлился не на шутку, разволновался, требовал, чтобы Демидову сняли с роли. Нику в фильме сыграла Людмила Гурченко…
«…желтые дожди…»
НА ДВОРЕ стоял 1975 год, а последняя серьезная работа в кино осталась у Серовой в 46-м. Она числилась в штате Театра киноактера, в котором у нее не было работы. «А работа подстегивала ее, тогда она держалась, — говорит Вульф. — Но в последнее время ее не было, и она изо дня в день слышала только одно: «Нет, Валечка, для вас нет ничего». А Серова верила — или хотела верить — что она все еще нужна. «Простите меня за настырность, — будет писать актриса в ЦК КПСС, — но больше нет сил висеть между небом и землей! Всю грязь, которую на меня вылили, я не могу соскрести с себя никакими усилиями, пока мне не помогут сильные руки, которые дадут работу и возможность прежде всего работой доказать, что я не то, чем меня представляют. Я готова на любой театр, только бы работать. Я недавно прочла несколько отрывков и статей о бывших преступниках, возвращенных к жизни, которым помогли стать людьми дружеские руки, добрые человеческие отношения, доверие. Неужели я хуже других? Помогите… Глубоко уважающая Вас В. Серова». 10 декабря Валентина Васильевна отправилась в театр за зарплатой. На улице услышала за спиной: «Это кто, Серова? Та самая? А я думала, она умерла». Что было дальше, не знает никто. Приятельница актрисы Елизавета Конищева, безуспешно пытаясь дозвониться до Валентины, отправилась к ней домой. Открыла дверь своим ключом и в ужасе отшатнулась. В коридоре полупустой, как будто нежилой квартиры, лежало некогда божественное тело некогда безумно обожаемой женщины. Символу верности, любви и того, что все будет хорошо, было 58 лет… Симонов, отдыхавший в Кисловодске, на похороны не приехал, прислав 58 красных гвоздик. Но забыть Серову не мог. Незадолго до смерти попросил дочь привезти ему в больницу архив Валентины Васильевны. «Я увидела отца таким, каким привыкла видеть, — вспоминает Мария Кирилловна. — Даже в эти последние дни тяжкой болезни он был, как всегда, в делах, собран, подтянут, да еще шутил… Сказал мне: «Оставь, я почитаю, посмотрю кое-что. Приезжай послезавтра»… Я приехала, как он просил. И… не узнала его. Он как-то сразу постарел, согнулись плечи. Ходил, шаркая, из угла в угол по больничной палате, долго молчал. Потом остановился против меня и посмотрел глазами, которых я никогда не смогу забыть, столько боли и страдания было в них. «Прости меня, девочка, но то, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни… И самым большим горем…»
источник- http://www.peoples.ru/love/serova_and_simonov/
Больше, чем любовь. Константин Симонов и Валентина Серова
"Мне с каждым днем все тяжелей жить и работать..."
Писатель Константин Симонов шесть раз был лауреатом Сталинской премии. Он лауреат Ленинской премии. Герой Социалистического Труда.Симонов написал письмо перед XXIII съездом КПСС, который открылся 29 марта 1966 года. На письме, хранящемся в архиве, есть пометы от руки помощника Л. И. Брежнева А. М. Александрова-Агентова: «Доложено 23.111. тов. Брежневу Л. И., который в тот же день беседовал с тов. Симоновым. А. М. Александров». И далее: «В архив. А. М. Александров. 16.1.66 г.».
Почему не выгодную для ниспровергателей Сталина сторону его деятельности так тщательно укрывали в тайниках спецхранов? Может быть, потому, что первоисточники пролили бы свет на подлинную подоплеку событий, и они предстали бы перед современниками не в искаженном многочисленными интерпретаторами виде?
Эпистолярное наследие Константина Симонова (28 ноября исполняется 100 лет со дня его рождения) очень велико, боюсь даже приблизительно назвать число его адресатов. Причем на абсолютное большинство писем к нему он отзывался и, в зависимости от интереса, который вызвало письмо или отправитель, его ответ мог быть и коротким, и длинным, напечатанным на машинке или написанным от руки - в любом случае с ответа снималась машинописная копия, а если письмо диктовалось прямо машинистке, то в каретку закладывался второй экземпляр, который потом подшивали в том текущего года или второй том того же года, называемые в дальнейшем "ВС - Все Сделанное" за очередной год. Так что в архиве отца - и в том, что сдано в РГАЛИ, и в том, что осталось дома, в его кабинете, все письма подшиты и пронумерованы. И только материалы "Особой папки", из которой взяты письма, предлагаемые журналу "Родина" для публикации, лежат дома, отдельно от остальных. Отец не хотел, чтобы они попали в чужие руки. По крайней мере, во время, ограниченное сроками жизни автора или адресатов или какими-то другими событиями, ставящими исторические скобки в литературной истории. Большая часть этих писем - письма во власть. Я бы не решился называть это перепиской, ведь ответных писем нет и не было. Ответы давали по телефону или в специально организованных беседах - так, чтобы от высказанных слов не осталось следа. Поэтому написать, что так Симонов общался с коммунистическим руководством, было бы большим преувеличением. Я бы назвал это скромнее: так Симонов выражал отчаянье от собственного бессилия в борьбе за правду о войне, в борьбе с анонимной силой, именуемой цензура. Есть у Слуцкого - любимого поэта отца из следующего за ним поколения - такие строки, разумеется, при жизни не напечатанные: "Лакирую действительность. Исправляю стихи. Перечесть - удивительно: и стройны, и тихи". Отец любил Слуцкого, но под этими строками ни за что бы не подписался. Однако процесс работы над дневниками, даже тот, который поверхностно описан в этих письмах, свидетельствует: было, было, только не помогло. Так и кончилась эта эпистолярная эпопея ничем: книжку "Нового мира", где дневники были набраны, рассыпали, а книга "100 суток войны" в ее первозданном виде появилась в печати через двадцать с лишним лет после описываемых событий и через десять лет после отцовской смерти.
"Мне с каждым днём всё тяжелей жить и работать..."
В той же папке лежат и письма 1976-77 годов, свидетели не менее титанического труда по отстаиванию нюансов, отделяющих в воспоминаниях правду от лакировки оной, но это уже арьергардные бои, когда подлакированные и слегка подобрезанные дневники готовились к печати в журнале "Дружба народов" под новым названием " Разные дни войны". Драма серьезного писателя в советское время заключалась не только в том, что он вынужден был выкидывать из написанного важнейшие для себя или для истории куски, но и в том, что ему приходилось заравнивать края от нанесенного ущерба. Ведь как профессионал он не мог допустить, чтобы в повествовании образовались дыры. То есть он не только выглаживал испоганенный текст, но и скрывал от читателя меру вмешательства в этот текст надзорных инстанций. Отсутствие каверн было слабым профессиональным утешением. Этим писатель, сохраняющий достоинство, ни с кем не делился. В публикуемых письмах мы видим Симонова в минуты, когда он все еще сохраняет иллюзии, искренне надеется, что его литературные заслуги перед отечеством, его шесть Сталинских премий, его всенародная слава автора "Жди меня" заставят вождей откликнуться на его призыв. Он даже диссидентствует, бунтует в этих письмах, то указывая на несоблюдение сроков, то требуя выполнения данных ему в устной форме обещаний. Тщетно. Несчастье партийного писателя - его верность партийной дисциплине - различимо в этих письмах с намного большей очевидностью, чем в его художественных произведениях, и чем в самих дневниках, о которых и идет речь в письмах.
Алексей Симонов
"Не забываю и никогда не забуду об ответственности Сталина..."
Генеральному Секретарю Многоуважаемый Леонид Ильич! Прошу помочь мне, потому что я как писатель поставлен в тяжелое положение. В течение двух лет я готовил к 25-летию начала войны книгу "Сто суток войны" - мои дневники военного времени вместе с моими комментариями, написанными сейчас. Эта работа должна выйти книгой в издательстве "Советская Россия" и войти в последний том издающегося сейчас собрания моих сочинений. Перед этим я передал ее для публикации в журнал "Новый мир". Цензура держала первую часть этой работы полтора месяца. Сначала от меня потребовали справку из Военного архива. Архив, прочитав мою работу, немедленно дал такую справку. Затем потребовали, чтобы я параллельно направил свою работу в военную цензуру. Военная цензура прочла мою работу в два дня и предложила мне четыре купюры, которые я и сделал. После этого моя работа еще полмесяца без объяснения причин лежала в общей цензуре и в итоге была вынута из девятого номера "Нового мира". Только когда я сообщил обо всем этом в Отдел культуры ЦК КПСС и попросил, чтобы цензура дала мне тот или иной ответ, меня, наконец, пригласили в цензуру и предложили сделать ряд поправок и купюр.
Ответы Константину Симонову давали по телефону или в специально
организованных беседах - так, чтобы от высказанных слов не осталось
следа.
Я трижды сидел в цензуре и делал поправки. В том числе, в связи с запрошенным цензурой отзывом из Военно-мемуарной комиссии ПУРа. Работники этой комиссии написали свой безымянный отзыв местами в оскорбительном для меня тоне. Но я внес поправки и по их замечаниям, там, где в них была доля истины. Всего я сделал свыше сорока исправлений и купюр, во всех тех случаях, когда я хоть в какой-то мере мог с ними согласиться. После этого цензура официально разрешила мою вещь в печать. Но когда тираж журнала с моею вещью был уже почти весь отпечатан в типографии, цензура запретила ее печатать. Когда я прямо спросил руководителя цензуры тов. Романова П.К. "Почему неделю назад он сам дал официальное разрешение печатать мою вещь, а теперь взял свое разрешение обратно" - он сказал мне, что он сделал свои выводы из совещания-семинара идеологических работников и на основе этих сделанных им выводов, теперь отказывает мне в праве напечатать мою работу. Я ответил, что не могу согласиться с его сугубо административными выводами из идеологического семинара. Тогда он заявил мне, что все сделанные мною по советам и настояниям цензуры многочисленные поправки все равно не меняют "общей концепции" моей книги. Мне осталось ответить на это, что я писатель, а не флюгер, и что я обращусь за помощью в ЦК КПСС. Так выглядит с внешней стороны вся эта длинная история, конец которой смахивает на издевательство. А суть дела в том, что в моей книге о первых месяцах войны содержится и не может не содержаться критика культа личности Сталина. Очевидно, есть люди, которые на словах говорят, что постановление ЦК КПСС 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий" является правильным и остается в силе. А на деле стремятся не пустить в печать литературное произведение, написанное в духе этого Постановления, о самом трудном периоде нашей истории. Моя книга написана в духе этого Постановления, которое я был бы готов поставить эпиграфом к ней все целиком, если бы это было принято в художественных произведениях. Я никогда не считал и никогда не писал, что Сталин "руководил войной по глобусу". Я никогда не забывал и писал о том, как Сталин 7 ноября 1941 года был на Красной площади, и как много это значило для обороны Москвы. Я наотрез отказался внести какие бы то ни было поправки в свою книгу "Живые и мертвые", когда после XXII съезда некоторые прыткие издательские работники вручили мне эту книгу, заложив в ней на предмет "дополнительного обдумывания" - все места, где шла речь о Сталине. Но наряду со всем этим, я, работая над своими книгами о войне, не забываю и никогда не забуду об ответственности Сталина и за 1937-1938 гг., и за ту обстановку, в которой мы встретили войну. Я писал в своей книге "Живые и мертвые", что Сталин человек великий и страшный, и остаюсь при этом убеждении и теперь. В моих, опубликованных раньше книгах о войне "Живые и мертвые", "Солдатами не рождаются", "Южные повести", "Каждый день - длинный"- та же самая концепция, что и в моей новой книге "Сто суток войны", и в романе "Сорок пятый год", и в фильме об обороне Москвы, над которым я сейчас работаю. О будущей публикации моей работы "Сто суток войны" в журнале и отдельной книгой не раз упоминалось в печати, с указанием на то, где и когда она будет опубликована полностью. Две главы из нее с этим же указанием печатались в газете "Известия". Третья глава напечатана там же, в "Известиях". Другие главы читались по радио. В связи с публикацией глав из моей книги в "Известиях" я выступал по телевидению, отвечая на многочисленные читательские письма. Помимо принципиального несогласия с цензурой, я не могу примириться с тем, что некоторые люди, впервые в моей жизни, пытаются сделать из меня "запрещенного" писателя. И не понимаю кому и для чего это нужно? Прошу Вашей помощи - чтобы был выпущен в свет уже почти полностью отпечатанный номер журнала с первой частью моей работы, а в дальнейшем была напечатана вся моя книга. А если Вы, при Вашей огромной занятости, могли бы принять меня,- буду благодарен Вам за это. Глубоко уважающий Вас... . "Когда лежит под запретом книга, работать нелегко..."Секретарю ЦК КПСС Многоуважаемый Петр Нилович!
29-го октября прошлого года я обратился в ЦК КПСС с просьбой о помощи в связи с тем, что цензура задержала публикацию моих военных дневников. 15-го ноября прошлого года, в связи с этим обращением в ЦК КПСС, я был на приеме у Вас, и Вы мне сообщили, что мои дневники будут разосланы для чтения и порекомендовали мне, как положено, терпеливо ждать решения вопроса о публикации моих дневников. Я выполнил ваш совет и на протяжении пяти месяцев никому ни одним словом не напоминал о себе, ни о своей книге. Сегодня я улетаю на месяц на Дальний Восток в качестве специального корреспондента "Правды". Вернусь обратно накануне съезда писателей - 16го мая. К этому дню пройдет как раз полгода со времени нашей встречи с вами. Я, конечно, не сижу, сложа руки, - работаю. Но когда лежит под запретом книга, на которую ушло три года жизни, работать нелегко. Хочу верить, что кто-то задумается над этим ко времени моего возвращения. _ Уважающий Вас...
"Принявшая небывалые размеры активность нашей цензуры..."Заведующему отделом Многоуважаемый Василий Филимонович!
В связи с теми сведениями, о которых мне было сообщено в Отделе культуры, о том, что кто-то в Италии собирается издавать мою, еще не вышедшую у нас книгу "Сто суток войны", и о том, что там в Италии якобы имеется текст ее, неведомо откуда взявшийся (в чем я, кстати сказать, сомневаюсь), я считаю полезным послать издателю моей книги "Каждый день длинный..." письмо, копию которого прилагаю. Это письмо преследует три цели: 1) Я выражаю свое принципиальное отношение к кражам и жульническим изданиям наших книг за рубежом. 2) В том случае, если рукопись "Ста суток войны" в Италии действительно есть, и она у Рицолли, то Рицолли будет заранее ясно, что издавая ее до того, как она вышла у нас на русском языке, он вступает со мной в прямой и резкий конфликт. 3) Если этой рукописью располагает любое другое издательство, то Рицолли, на основании моего письма, будет иметь выгодную для него возможность в той или иной мере воспрепятствовать изданию этой рукописи в Италии до ее выхода у нас, а после ее выхода у нас - будет иметь право на преимущественное издание ее в Италии. Очевидно, в конце октября, в связи с неделей советской культуры в Италии, я могу оказаться там и все обстоятельства выясню на месте. Но по зрелому размышлению, я думаю, что посылка такого письма сейчас, предварительно, была бы полезна для дела. Прошу рассмотреть этот вопрос. На тот случай, если он не будет решен до моего отъезда - 11 августа с.г. на Дальний Восток, я оставлю подлинник письма в Союзе писателей у К.В. Воронкова с тем, чтобы оно было отправлено Союзом писателей в Италию уже в мое отсутствие, если будет сочтено целесообразным сделать это. В связи со всем сказанным считаю своим долгом выразить глубокое убеждение в том, что неумеренно разросшаяся и принявшая за последнее время небывалые размеры активность нашей цензуры, продолжающей все расширять список т.н. "запрещенных" произведений, все чаще объективно играет на руку зарубежным антисоветчикам. Облегчает их деятельность и затрудняет нашу.
С товарищеским
приветом...
Сын Константина Симонова о своем отце
О втором имени и первой войне
Не все поклонники творчества Константина Симонова знают, что при рождении он получил другое имя - Кирилл. Сменить его он решил после того, как в детстве, попытавшись по примеру отчима воспользоваться бритвой, повредил язык и по этой причине нечетко проговаривал "р" и "л". В 1935 году, во время учебы в Литературном институте отец познакомился с Натальей Викторовной Соколовой. Сокурсники звали ее Ата Типот: отцом девушки был Виктор Типот - один из авторов "Свадьбы в Малиновке". Симонов посвятил ей поэму "Пять страниц", которая была опубликована в 1938-м в сборнике "Настоящие люди". Под посвящением стояло - "Кирилл". А на обложке значилось новое имя автора - Константин Симонов. Далось ему это непросто: был большой семейный скандал. Бабушка написала стихотворение, которое осталось в анналах нашей семьи: "Константина не желала, Константина не рожала, Константина не люблю и в семье не потерплю". Она всю жизнь звала его Кирюшей - и никак иначе. С именем отца связано множество апокрифов. Приходилось слышать, будто он участвовал в гражданской войне в Испании. Это не так. На фронт он впервые попал уже по завершении испанских событий - в августе 1939-го, когда в семье Константина Симонова и Евгении Ласкиной родился я. Через 14 дней после моего рождения отец уехал на свою первую войну - отправился на Халхин-Гол от газеты "Боевая вахта". Ее редактором был Давид Ортенберг: в дальнейшем - редактор "Красной звезды", в которой отец будет работать в Великую Отечественную. Ортенберг поначалу был крайне недоволен тем, что ему прислали какого-то "молодого и малоизвестного" поэта.
О посвящении Валентине Серовой
В актрису Валентину Серову Симонов влюбился в 41-м - за полгода до войны. Это чувство было настолько сильным, что отец ушел из дома. Он ревновал и ненавидел соперников, был нежен и пылок с возлюбленной… Стихи, посвященные Серовой, сделали его по-настоящему знаменитым. "Жди меня" написано примерно 22 июля 1941 года, после поездки отца на фронт. Он уехал туда в первые дни войны - это было самое страшное время: массовое отступление, огромные потери... Отец не доехал до редакции, куда его назначили - она располагалась в Гродно, который тогда уже был захвачен. Прибился к одной армейской газете, а по возвращении в Москву встретил Ортенберга, тот забрал его в "Красную звезду". Перед новой командировкой Симонов получил несколько выходных, которые провел на даче Льва Кассиля в Переделкине. Там, в доме на улице Станюковича, он и написал ставшие затем всенародно любимыми строки. Популярность их была огромна, а вот песней они так и не стали. Дело в том, что "Жди меня" очень похоже на молитву. Это самое известное стихотворение о войне в русской поэзии, хотя война там начисто отсутствует. Впоследствии отец сочинил пьесу с таким названием, по которой был снят фильм с Серовой в главной роли. Но это было уже в 43-м. А тогда он принес "Жди меня" в "Красную звезду" и Ортенберг, который потом будет рвать на себе остатки волос, сказал ему: "Это очень личное, давай напечатаем после войны". В первых числах января, когда уже началась наступательная операция в Подмосковье, Симонов вернулся в Москву из очередной фронтовой командировки и редактор "Правды" Петр Поспелов, встретив его в коридоре, поинтересовался, нет ли у него новых стихов… 14 января 1942 года в газете "Правда" под фотографией летящих в атаку конников впервые было напечатано "Жди меня". Без посвящения Валентине Серовой - потому что это считалось "неприличным". Я был в Переделкине несколько дней назад. Мы намереваемся осуществить идею, которую первым высказал журналист "Российской газеты" Дмитрий Шеваров. В 2011-м, когда "Жди меня" исполнилось 70 лет, он предложил поставить памятник этим стихам. Надеюсь, что к 100-летию отца эта мечта осуществится.
О Сталине и фронтовых дневниках
Война была долгой и страшной. Ее надо было запомнить, но вести дневники воюющим запрещалось. Поэтому фронтовые блокноты, куда Симонов записывал все увиденное в командировках, хранились в сейфе у главного редактора. С 1942-го года он стал писать фронтовые дневники. Садился перед стенографисткой - обычно ночью - и диктовал по своим записям: каждодневная вереница событий, людей, воинских частей… Долгое время об этих дневниках почти никто не знал. Смерть Сталина в 53-м стала колоссальным ударом для отца. Вместе с тем, в этот период он начинает работать по-новому. Написанная в 1943-м повесть о Сталинграде "Дни и ночи" была переведена на многие языки. В США эта книга вошла в десятку самых раскупаемых. А во второй половине 50-х Симонов достал фронтовые дневники и на их основе стал создавать совсем другую военную прозу: так появились повести "Пантелеев" и "Еще один день". Потом увидели свет "Живые и мертвые", которые были написаны кровью сердца - это часть его жизни, то, что он видел своими глазами. "Живые и мертвые" - единственное произведение отца, которое было напечатано в первозданном виде: он не выбросил из него ни слова. Эту сюжетную линию Симонов продолжил в романе "Солдатами не рождаются". Там рассказывается "лагерная" история генерала Серпилина: как его арестовали, били на следствии, как потом из лагеря отправили воевать, как он написал письмо Сталину, а во время их встречи посмотрел ему в глаза - и понял: жаловаться некому… Роман еще как-то прошел цензуру, а из одноименного фильма стали вычищать все, что связано с лагерем и со Сталиным. Причем делали это по-иезуитски: не сразу, а по частям. В конце концов Симонов взорвался, запретил называть картину "Солдатами не рождаются" и упоминать свое имя в титрах. В итоге фильм вышел под названием "Возмездие".
О кинематографе
После этого случая Симонов разругался и с режиссером фильма Столпером, который ранее снимал по его книгам "Парень из нашего города", "Дни и ночи". Столпер был вынужден принять все цензурные поправки, и писатель не хотел больше с ним работать. Так в его жизни появились молодые режиссеры - Алексей Сахаров и Алексей Герман. С отцом последнего - известным писателем Юрием Германом - Симонов дружил еще во время войны. А Леша считался диссидентом в кинематографе. Его картина "Проверка на дорогах" лежала на полке. Отец дал ему снимать "20 лет без войны". Съемки шли конфликтно: если Столпер снимал то, что написано, то Герман воплощал на экране то, что, по его мнению, мог видеть писатель. Отец порой очень мешал снимать Леше, но одновременно прикрывал его и помогал ему. Так, они вместе решили, что главную роль сыграет Юрий Никулин. Грянул скандал - все считали, что он не тянет на героя. Симонов кричал в обкоме: "Если бы мы снимали фильм о Жданове, тогда я спрашивал бы вас , каким он был. А мы снимаем Никулина в роли Лопатина, которого я придумал сам. Кроме меня, никто не знает, каким он должен быть!". Лишь когда после выхода картины Симонов в сотый раз услышал отзыв, что фильм получился замечательным, он облегченно выдохнул и сказал: "Наверное, вы правы".
О месте захоронения
В романе "Живые и мертвые" есть эпизод из дневника отца от 13 июля 1941 года, когда он впервые с начала войны оказался в расположении части, которая бьется насмерть, а не отступает. Это был полк, которым командовал полковник Кутепов. Он станет одним из прототипов Серпилина. Памятное сражение происходило на Буйничском поле под Могилевом. Именно там в романе встречаются военкор Синцов и полковник Серпилин - перед смертельной битвой газетчик просит у офицера разрешения остаться с солдатами. В дневнике описывается, как Симонов уехал оттуда, с огромным трудом вместе с коллегой выбравшись из окружения. Увиденное произвело на него огромное впечатление. Впоследствии он ничего не смог узнать об этой части: не нашел сведений ни о том, где похоронен Кутепов, ни о том, как он погиб. Его герой в "Живых и мертвых" сделал то, что он сам не смог или не решился сделать тогда. "Я не был солдатом, был всего только корреспондентом, однако у меня есть кусочек земли, который мне век не забыть, - поле под Могилевом, где я впервые в июле 1941 года видел, как наши в течение одного дня подбили и сожгли 39 немецких танков…", - писал он. Много лет спустя отец завещал развеять на этом поле свой прах. Его последняя воля была исполнена нами - вопреки решению вышестоящих органов о том, что прах Константина Симонова должен быть захоронен на Новодевичьем кладбище. В газетах писали, что о дате захоронения будет сообщено особо. Но это сообщение так и не появилось. 28 августа 1979 года отец умер. А 4 сентября его дети - я и три моих сестры от разных матерей - вдова Лариса Жадова и двое близких друзей сели в машины и отправились на Буйничское поле... Завещание не предусматривало никакого памятного знака, но вдова решила иначе. Рядом с этим местом положили огромный валун, на котором выбили факсимиле и надпись: "Всю жизнь он помнил это поле боя и завещал развеять здесь свой прах". С тех пор Буйничское поле стало мемориальным комплексом. Мы были там 28 августа, в день смерти отца. У "симоновского" камня лежат живые цветы, а в часовне неподалеку принимают присягу у молодых солдат - но уже белорусской армии.
источник - http://www.rg.ru/2015/11/02/reg-pfo/simonov.html
Стихи
«Словно смотришь в бинокль перевернутый...» Английское военное кладбище в Севастополе «Всю жизнь любил он рисовать войну...» Из дневника ("Да, война не такая, какой мы писали ее...") «Майор привез мальчишку на лафете...» «Слишком трудно писать из такой оглушительной дали...» «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...»
Проза
|
