Слава богу, что сейчас на съездах ней этом гадости, что человек имеет право высказаться о том, о чем он думает и свое мнение утвердить. Спасибо нашему президенту Борису Николаевичу, что человек остается человеком, а не превращается в скотину.

В течение года, что я находился в Биробиджане, я переболел сыпным тифом. Потом я выехал в Москву, в г. Иркутске у меня была  пересадка, там у меня пропали оба чемодана в камере хранения. Так я и доехал, - гол как сокол. В Москве я нашел представителя Коминтерна (еврей, коммунист) и после многих жалоб, он все-таки принес мой польский паспорт по настоянию моего брата.

Я не хотел принимать советское гражданство, и год получал продукты в спец. магазине, как польский подданный.  Польский посол требовал, чтобы я уехал на Родину, в Польшу, чтобы отслужить в польской армии, я не дал согласие и он мне не продлил подданство. Я решил  принять Советское подданство в 1934 году, а в 1935 году меня арестовали за то только, что я хотел вернуться в Иерусалим, я же там жил до отъезда в СССР.

Меня держали на Лубянке на четвертом этаже. В то  время со мной в камере сидели уже 3 человека,  известные люди - член Коминтерна Андрейчик, главврач Кремля Михайлов и начальник Всесоюзной гражданской авиации Быстров. В камере я был четвертым, они были очень довольны, что меня кинули к ним, потому что их было трое и лампа горела целую ночь и мешала им спать. Четверо  человек в камере - полный комплект, а свет тушили при полном комплекте жителей камеры. В этой Лубянке соблюдался особый режим.

Наше отделение называлось СПО - секретный политический отдел. Через  3 месяца меня кинули в пересылку, по решению особого совещания за желание  уехать обратно на свою Родину, - Родину еврейского народа... Суд фактически не состоялся, я был осужден постановлением особого совещания при НКВД СССР от 13 сентября 1935 года.

11 декабря 1962 года дело было пересмотрено судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР, постановление Особого совещания отменено, мое действие переквалифицировали по другой статье, по ст. 19-34 УК РСФСР. Наказание – 3 года лишения свободы считать отбытым со снятием судимости (подписано членом Верховного Суда РСФСР Чернышевым).

После отбытия наказания в 1938 году я очутится в г. Александрове, расположенном в 113 км от Москвы, то есть получил право проживать от столицы не ближе чем за 100 км.  Через два дня меня вновь арестовали. Я еле-еле устроился на работу грузчиком на станции Александров Ярославской железной дороги.

Время было страшное, кругом аресты (1938 год), свирепствовал Ежов Николай Иванович, после Ягоды новый нарком. Ведь Ягода меня посадил в 1935 году, а в 1938 году уже на его месте был Ежов.

Нигде на работу не хотели брать,  даже в Дом колхозника ( вроде как гостиница) по справке об освобождении  не хотели даже разговаривать о предоставлении жилья, а ведь всю Печору  мы вдвоем прошагали зимой в течение целого месяца, но и тут по-человечески даже выспаться негде. После оформления в отделе кадров и получении  краткосрочного паспорта на 3 месяца меня заставили заполнить анкету о месте жительства родных. Позднее я понял, что тут пахло новым сроком только за то, что мои родные жили за границей. Сестра с мужем уехала в США в 1925 году и жила в Нью- Йорке, родители проживали в Польше.

Так и оказалось, через три дня после ночной смены меня вызвали в общежитие к телефону, якобы насчет прописки в бараке и тут же задержали, как только я переступил порог этого барака и уже обратно я не мог выйти оттуда. 2 стрелка с оружием на плечах уже никого обратно никуда не выпускали, а в коридоре полно задержанных людей, машинисты, кочегары, стрелочники и даже женщины в том числе. Я зашел к следователю. Когда он был один, он спокойно меня допрашивал, но после того когда еще двое зашли к нему в кабинет, он озверел и стал задавать такие вопросы, как: «Был ли я в Германии? Был ли я в Австрии?». Видимо, он имел ввиду гитлеровскую  авантюру в Европе. Я ему показал на свои лагерные ботинки, что я только что отмаршировал всю Печору и Ухту и стал ему перечислять города и села в Коми, а он даже пистолетом стал стучать по столу.

Уже потом, через месяц я понял его. Он мне признался, что они, работники НКВД следят один за другим. Что делалось тогда в стране у нас,  трудно и поверить даже. Вызывали всю бригаду на допрос по моему делу, но никто из них ничего на меня не подписал. Из кабинета следователя вылетали все потные и красные, но никто ничего не писал, они только твердили, что я даже до радио не подошел, а он им улыбается, что шпионы всегда хорошо работают. Я же сидел в соседней

 комнате, у порога 2 солдата дежурили. Стало темнеть, и меня на электричке увезли в Москву до Ярославского вокзала, в подвал НКВД.  Там уже старик - поляк сидел, стрелочник. На другой день к нам  к нам кинули начальника Северной железной дороги, бывшего Героя гражданской войны, уже не молодого, полного мужчину. Когда он осмотрелся в камере, я задал ему вопрос: "Где его взяли и когда?" Так он крикнул, что его ошибочно арестовали и начал стучать в дверь камеры, чтобы его вызвали к начальнику. Я тихо сказал старику, что он не хочет с нами беседовать, мол с преступником у него дел нет. Через полчаса его вызвали и только через 5 дней он вернулся в подвал, - глаза красные, упал на свою шубу и начал плакать. Его пытали лампой, не давали ему спать 5 дней, они, мерзавцы, менялись каждые два часа, его обвиняли в диверсиях на  железной дороге и за грамоту, которую он получил лично  от Тухачевского. Он начал кричать, что в Кремле измена, и что будет жаловаться лично Сталину. Я даже улыбнулся, ведь пожилой человек, а наивно верит, в такого диктатора как Сталин...

Но вот пришла и моя очередь. Я не поверил своим глазам, следователь стал совершенно другим человек он. Протокол был отпечатан, текст помню был такой, что я приехал в СССР из Палестины уроженец Польши, был завербован одной иностранной разведкой. Три вопроса - Когда? Где? Кем? Следователь улыбнулся и говорит, что ты такой же шпион, как я академик, и засмеялся, а то, что я там в Александровске тебе грубил, так только потому, что у нас в НКВД друг за другом следят, и я могу очутиться в таком же положении что и ты, - а у меня семья и дети.  Но у меня план, чем больше врагов, тем больше Николай Иванович Ежов хвалит. Вот так и работали эти помощники Дзержинского.  Видно верно написано в газете "Аргументы и факты", что при Сталине было репрессировано около 40 миллионов человек, в два раза больше , чем погибло в Отечественной войне.

Через 2 месяца меня перевели в Бутырскую тюрьму,  а через год  меня вызывают и объявляют, что я осужден за К.-Р.Д., то есть за контр-революционную троцкистскую деятельность,  вот так я из шпиона превратился в троцкиста.

 В 1942 году меня обвиняют в похвалах Гитлера и немецкой армии,  даже судья не стал судить, отложил дело до следующего суда, за неясностью показаний свидетелей. Когда я рассказывал в суде, (а суд состоялся в зоне, прямо в лагере, находившемся в г. Тавде Свердловской области), заседательницы - женщины из города Тавда плакали, и судья отложил дело до выяснения... Ведь ясно, что это обвинение - фальшивка и абсурд, чтобы еврей мог хвалить палача, который уничтожал еврейскую нацию буквально сплошь.

Погибли мой отец, моя мать, братья, он уничтожал женщин и маленьких  детей. Как мог следователь поверить показаниям эстонцев и литовцев, которые за какой-то кусок сала из посылки стали свидетелями по моему делу . Это была личная ненависть ко мне. Вся бригада пришла в суд, но их не пустили. Вся бригада обещала отомстить за меня этим предателям, которые встречали немцев хлебом и солью.

Я решил объявить сухую голодовку. Меня положили  в  лагерную больницу.  Шесть дней и ночей я голодал и без воды. Когда вызвали врача (она оказалась еврейкой), я был истощен до крайности. Меня к ней подвели двое заключенных,  сняли с меня нательное и рубашку, при этом держали меня оба, чтобы я не упал, с моего тела начала сыпаться белая, перхоть от кожи и синяя юбка доктора стала совсем  белой. Доктор заплакала, ведь мне всего было 31 год.

Она сказала, что мне осталось жить всего максимум 6 часов. Вот до какого крайнего истощения я был доведен. Но следователь и прокурор были жестоки. Следователь обещал, что я сгнию в лагере в этот свой 3 срок, потому,  что пуля нужна для немецкого солдата. Вскоре этого следователя отправили на фронт, он не успел сгноить меня в лагере. Прокурор обещал добавить срок как саботажнику, за то, что объявил голодовку.

Областной суд Свердловский определил мне еще третий срок -10 лет и 5 лет поражения в правах. Всего я отсидел 3 срока , то есть 28 лет.