"Господи, как это замечательно
- заниматься делом, за которое могут убить или даже посадить в тюрьму!" -
восклицала героиня Елены Соловей в культовом фильме "Раба любви". Не только
актерская, но и личная судьба этой актрисы, красивой женщины, верной жены и
заботливой матери семейства тоже "про любовь" - к родителям, мужу, детям,
профессии, ученикам и к самой жизни.
- За 24 года вашей
актерской карьеры в Советском Союзе вы снялись в 56 картинах, в большинстве
из них исполнили главную роль. Получается, что каждый год вы были заняты в
съемках как минимум двух фильмов! И тем не менее на первом месте для вас
всегда была семья. Вы даже поначалу отказывались сниматься в "Неоконченной
пьесе для механического пианино", поскольку не хотели расставаться с
маленьким сыном. Елена Соловей - настоящая еврейская мама?
- Знаете, я никогда не примеривала на себя этот эпитет. Мы все тогда были
"продуктами" советской эпохи, но я всегда знала, что семья у меня смешанная:
еврейский папа Яков Абрамович и русская мама Зинаида Ивановна. У нас была
нормальная советская семья, и ничьи национальные особенности никогда не
ставились во главу угла, это не было для нас важным. А вот кто была
настоящая "еврейская мама", так это моя бабушка по отцовской линии. Я
родилась в послевоенной Германии, отца потом распределили в Красноярск, а
уже после мы приехали в Москву, где некоторое время жили у папиной мамы. Моя
мама, которая обладала удивительным свойством со всеми дружить, наладила
прекрасные отношения со свекровью и многому у нее научилась. Я помню
умопомрачительную мамину фаршированную рыбу и вот эти орешки с медом,
кажется, тейглах. Причем моя мама делала их лучше, чем бабушка. Вот,
пожалуй, и все еврейское в моей жизни.
- Ваш отец ведь всю войну прошел?
- Да, он прошел и Финскую
войну, и Великую Отечественную - со своими "Катюшами" в составе
артиллерийских войск прошел через Сталинград, Курскую Дугу и дошел до
Берлина. Детство моего отца прошло в Белоруссии, в селе Кулешовка. Дед погиб
рано, еще в гражданскую войну, папа его практически не знал, воспитывался у
своих бабушки с дедушкой, а потом у тетки в Ленинграде. Папин дедушка был
мельником, у него была своя мельница. А о своей бабушке отец всегда
вспоминал, что у нее были большие руки: она, видимо, коров доила, вот руки и
были натруженные. К сожалению, мы не очень часто на эту тему говорили. Знаю,
что после войны папа никогда не хотел возвращаться в места своего детства,
где жили его родственники. Наверное, потому что очень многие погибли и он не
хотел об этом вспоминать.
Родители Елены Соловей
- Насколько я знаю, последние годы жизни отец провел с вами в
Америке.
- Да, и не только он, но еще и моя свекровь, и тетушка, которая недавно ушла
из жизни, - они все очень достойно прожили свою старость здесь. Отношение в
Америке к старикам, кем бы они ни были, уважительное и невероятно заботливое
в самом практическом смысле этого слова. За это я всегда буду благодарна
этой стране.
- Какое ваше самое яркое воспоминание из детства?
- Я благодарна своему детству, потому что неважно, сытое оно или голодное,
богатое или бедное, - оно все равно остается очень счастливым временем. Даже
если это военное детство. Если ты воспитываешься и живешь в хорошей семье, в
которой все дружат и дети окружены любовью, то это самое главное для будущей
жизни. Моя семья была такой. Мои родители любили нас, занимались нами. В
Красноярске у меня была совершенно потрясающая школа, в которой был свой
духовой оркестр, роскошный хор, мы даже ставили детские оперы и оперетты.
Учителя устраивали праздники для детей прямо у себя дома. Я впервые узнала,
что такое игра в шарады, от учительницы английского языка, которая в свою
небольшую квартиру приглашала весь класс и устраивала какие-то бесконечные
игры. Помню вкус молочного киселя, который подавался как угощение. Мои
родители тоже часто собирали детей дома, устраивали кукольные театры,
показывали диафильмы. Ведь кино тогда было мало, это позже появились и
детские кинотеатры, и телевидение. А пока этого всего не было, родители
вешали на стену белую простыню и крутили диафильмы. Это вообще особый вид
искусства: закадровый голос, озвучивавший нам, малышне, титры, должен был
быть таким, чтобы дети не только заинтересовались, но и что-нибудь
запомнили. Это удивительный способ общения между детьми и родителями.
И все это в возрасте от 7 до 12 лет - этот период был невероятно насыщенным
и, безусловно, оказал на меня особое влияние. Когда из Красноярска папа
демобилизовался в Москву, у меня совершенно не было комплекса провинциальной
девочки. Помню, как однажды прочла в журнале "Советский экран", что актер,
сыгравший главную роль в фильме "Друг мой Колька", учится в детской
театральной студии имени Станиславского. "Ой, хочу туда поступить!" -
подумала я и помчалась на прослушивание. Даже не задумывалась о том, кому я
там такая нужна, смешная девочка с косичками. Никаких комплексов не было! К
удивлению всех окружающих, меня приняли. Вот это провинциальное ощущение
самодостаточности, когда нет столичных претензий и комплексов, много раз
помогало мне в самых разных жизненных ситуациях.
- Наверняка эта черта помогала и подбирать ключ к характерам ваших
героинь, классических русских женщин?
- Вообще женское начало
очень созидательное, притягательное, жертвенное... Можно еще много эпитетов
перечислить, и, наверное, какой-то из них соответствует мне как актрисе и
проявлялся в ролях, которые я сыграла. Кстати, я никогда не задумывалась о
том, что вкладывать в образ, и совсем было не важно, русская моя героиня или
нет. Но если уж говорить о русском характере, то есть актрисы, дивные и
прекрасные, которые являются его, так скажем, квинтэссенцией - Наташа
Гундарева, например, или актриса "Современника" Нина Дорошина, знаменитая
Надежда из комедии Владимира Меньшова "Любовь и голуби".
- Каково было вам, знаменитой на весь Союз артистке, приехать в
1991-м в Штаты простой эмигранткой?
- Честно говоря, я об этом и не думала. Было так много проблем, которые надо
было решать, что не хватало времени задумываться.
- То есть сцена и аплодисменты по ночам…
- … не снились! (смеется) На самом деле все это, конечно, довольно
драматично. Но ведь решение было принято, и принято не просто так. Помню,
однажды меня в Америке позвали на радио "Свобода", и какая-то дама за моей
спиной удивленно сказала: "А ей-то чего там, в Союзе, не хватало?"
Понимаете, если бы мне не хватало колбасы, тогда, наверное, у меня были бы
метания. Но решение уехать было жизненно важным для моей семьи и детей, и,
когда ты это понимаешь, колбаса отходит на второй план. Как раз колбаса у
меня в Союзе была. И даже советские очереди меня не унижали: ведь мы все
тогда жили с этим. Но, знаете, я думаю, мне было легче, чем молодым
эмигрантам, которым нужно строить жизнь заново, реализовываться в новой
стране. Во-первых, я для себя решила, что все, кончилась моя карьера, что я
должна заботиться о семье, доме, внучке. Я теперь просто мать семейства,
которая должна заниматься своими делами. Если возникала возможность принять
участие в каком-нибудь проекте, я с удовольствием соглашалась. У меня была
небольшая программка на радио, несколько ролей в кино, в русскоязычном
театре, но я никогда не относилась к этой деятельности как к возможности
возродить свою карьеру на новом месте. Кроме того, у меня есть муж, который
с самого начала работал и взял на себя всю ответственность по обеспечению
семьи.
- С мужем вы, кстати, познакомились еще во время работы над фильмом
"Драма из старинной жизни", где Юрий Пугач был художником-декоратором. Что
нужно, чтобы всю жизнь прожить с одним человеком?
- Не знаю. Терпение,
наверное, да больше и ничего. Вы знаете, как говорят: браки совершаются на
Небесах. Такая вот судьба: это просто случилось в моей жизни - и все. И
совершенно нет никаких рецептов счастливой жизни. Просто бывает так, что все
складывается.
- В одном из
интервью вы признались, что до сих пор чувствуете себя в Америке чужой.
Почему?
- Да, это так. Может быть, потому что я живу здесь в своей ракушке,
окружающая жизнь не очень затрагивает меня. Самое главное - это мой круг,
моя семья. Больше мне ничего не надо.
- Однако и в Штатах у вас был опыт участия в больших кинопроектах.
- Мой самый первый опыт был в сериале "Клан Сопрано", где я играла русскую
помощницу по дому со странной фамилией (героиню Соловей звали Бранка
Либински - прим. ред.). Когда я пыталась объяснить, что в России нет таких
имен, режиссер только отмахивался: это, мол, неважно. Я с удовольствием
играла свою роль. Запахи в павильонах были те же самые, что и в Союзе, и
люди удивительно доброжелательные. Все работают очень много и продуктивно,
как машины. Одно изменилось: благодаря новой технике режиссеры и операторы
руководят съемочным процессом с пульта, поэтому не видишь родных глаз
режиссера, всегда готового поддержать и направить. Сейчас, наверное, и в
российском кино то же самое.
А потом появился режиссер
Джеймс Грей, американец русского происхождения. Его бабушка и дедушка
эмигрировали в Америку с Украины, и его все время тянуло к русским историям.
Еще со времен своего первого фильма "Маленькая Одесса" он меня приглашал у
себя сниматься. Ему нужна была актриса на роль мамы героя, и он с чисто
американской прямолинейностью признался, что видит в этой роли меня, но
продюсеры требуют Ванессу Редгрейв. Если, говорит, найдут деньги под нее,
сниматься будет она, а если нет - возьмем тебя (смеется). Периодически он
мне звонил и уверял: "Я тебя так люблю, ты обязательно будешь у меня
сниматься!" Но каждый раз что-то не складывалось. Наконец он задумал картину
о польских эмигрантах. Снова звонок и вопрос: "Ты говоришь по-польски?" Я
отвечаю, что нет, конечно. А муж мне громким шепотом кричит в другое ухо:
"Скажи, что выучишь!" Он вообще меня всю жизнь ко всему подталкивал. Сколько
раз я к нему приходила: вот есть идея организовать русский театр или роль
предлагают, а я не знаю, стоит ли соглашаться. "Если не ты, то кто?" -
восклицал он, и я шла и пробовала. В общем, у нас с
Греем получилась,
наконец, совместная работа. Правда, ему пришлось переписать роль под меня. Я
потом сказала ему в шутку: "Господи, я всю жизнь играла таких нежных и
тонких женщин. А сейчас какие-то тетки! Обидно! Придумай для меня
какую-нибудь роль, чтобы вернуть ту Елену Соловей!" Обещал придумать.
- Вы правда хотите вернуть себя прежнюю?
- У меня была такая
история. Я читала где-то интервью очень дорогого мне человека, мнение
которого для меня важно. И в тексте наткнулась на такую фразу: "Лена уехала,
значит, умерла". Вы представляете, такое прочитать про себя! "Боже мой,
зачем же он так написал? Это же ужасно! - подумала я тогда. - Нельзя такие
вещи писать!" И не только потому, что слова материализуются. И только спустя
определенное время я поняла, что хорошо, что он так написал. Ведь он человек
творчества, человек искусства, и, раз он так чувствует, значит, я имею право
родиться заново и быть теперь какой угодно.
- Частью этой новой жизни стала и творческая студия, где вы
преподаете актерское мастерство.
- Можно сказать и так. Я
сейчас много занимаюсь с детьми. Это совершенно удивительные существа.
Особенно когда не только ты видишь, на что они способны, но и они сами тоже
начинают это понимать. Правда, самое болезненное для меня - когда дети лет в
11-12 уже увлечены театром, но уходят заниматься другим. Занятия в нашей
творческой студии ведутся на русском языке, а в жизни есть свои приоритеты.
Будущая карьера этих детей напрямую зависит от того, насколько интенсивно
они будут учиться. Мой "Этюд" существует уже 13 лет, и мне будет очень
жалко, если эта история закончится.
- Казалось бы, где еще, как не в Нью-Йорке, с его многочисленными
театральными площадками и киностудиями, можно найти себя в актерской
профессии.
- С точки зрения самореализации профессия актера сложна везде, но советская
система в определенном смысле была более дружественной. После театральных
школ начинающих актеров непременно распределяли в какие-то театры, студии.
Вся эта социалистическая система больше поддерживала человека в
профессиональном плане . В Америке же, да и в России сегодня тоже, закончил
колледж - и ищи работу, где хочешь. Это очень трудно, ведь это значит, что
надо устраиваться официантом и параллельно бегать по бесконечным кастингам.
Я бы не желала такого будущего детям.
- А что вы думаете о бродвейских шоу, которые одни прославляют как
эталон театрального искусства, а другие отвергают как "попсу" и чистую
коммерцию?
- Я не очень люблю эти разговоры о бездуховности американского искусства.
Это далеко не так. Все бродвейские шоу поставлены с участием лучших
профессионалов и имеют внушительные бюджеты. Тут нечего и говорить: весь мир
черпает идеи именно оттуда. Но есть огромное количество маленьких театров
off-broadway, off-off-broadway, которые рассчитаны на меньшее количество
зрителей и не располагают такими большими средствами. И вот там можно
встретить форму эдакой профессиональной самодеятельности, разношерстные
коллективы, которые все время находятся в творческом поиске. Именно они и
создают питательную среду, в которой потом выкристаллизовываются шедевры
Бродвея.
- У вас был любимый режиссер?
- Все они были любимые. Моя любовь к режиссерам неразрывно связана с
благодарностью за интересную работу, за тот опыт, который мне удавалось
получить, за жизнь, которую я проживала вместе с ними. Я вообще счастливый
человек и всем, с кем работала, очень благодарна. Благодарна Никите
Сергеевичу Михалкову, который подарил мне опыт жизни с такими потрясающими
партнерами. Вот видите, я все равно называю это "жизнью" - наверное,
по-другому нельзя просто. Михалков отличался тем, что очень любил своих
актеров. Ведь по большому счету актеры - те же дети, их надо любить. А если
серьезно, актерская профессия очень тяжелая, в чем-то бесстыдная; она
разлагает тебя, вынимает все, что у тебя есть, выставляет напоказ все
хорошее и плохое. И кому ты можешь все рассказать, как не человеку, в чьей
любви к себе ты не сомневаешься? Перед кем можешь, не боясь, обнажить самое
нутро? Никита Сергеевич это очень тонко чувствовал и любил нас всех, не
выделяя никого. Возможно, только на время одного проекта, но это нормально.
Поэтому с ним ты был готов на любые откровения во время работы, знал и
чувствовал, что тебя поймут и примут. И киногруппа у Михалкова всегда была
потрясающая. Например, оператор Паша Лебешев, который тоже нас всех любил и
снимал великолепно. Я всех своих режиссеров вспоминаю с одинаковым чувством:
это были удивительные люди, которые богатство и глубину своего внутреннего
мира привносили в работу, делились ими с актерами.
- Такое ощущение,
что вы всегда были чужды закулисным играм, а роли будто сами вас находили.
- Закулисные игры, конечно,
были, но я, признаюсь, была слишком наивна, чтобы в них участвовать. А роли,
действительно, находили меня сами. Поэтому я и говорю, что моя судьба - это
не пример. Просто я очень счастливый человек. Как говорят, нужно оказаться в
нужное время в нужном месте. И то было мое время и мое место. Наверное, если
зрители увидят меня в моей новой работе у Джеймса Грея, то воскликнут: "Боже
мой, как она могла? После таких ролей играть какую-то тетку". Но и я уже
сегодня другая. Только вот, знаете, душа остается прежней, просто, как на
песчинку в морской ракушке, на нее наматываются новые слои. Внешний облик
меняется, а суть одна и та же.
- Актерский талант
- это дар свыше. За что еще вы благодарны Б-гу?
- Никогда об этом не говорила вслух… На самом деле,
я благодарна Б-гу за то, что
во мне течет кровь великого русского и великого еврейского народов. Есть
некое провидение в том, что я умею чувствовать боль моих еврейских предков,
хотя плохо знаю еврейскую культуру, не говорю на идиш. И так же остро я
ощущаю и трагедию своих русских предков. Эта двойная боль, наверное, и
составляет основу моего характера.
Я мечтаю, когда отпадет
необходимость заниматься суетным, заняться историей моих народов, чтобы
глубже прочувствовать связь с ними. Мне кажется, это очень важно для
человека, который прошел определенный этап жизни и готовится вступить в
Вечность. Я к этому себя готовлю. Если же говорить просто о жизни, то я не
перестаю благодарить Б-га за семью, мужа, детей - у всех них очень непростая
жизнь, но они получили возможность заниматься тем, что им по-настоящему
нравится. Благодарна за саму жизнь…
Редко смотрю российское
телевидение, но вот случайно попалась мне недавно на канале ОРТ передача
«Пусть говорят» — с ведущим Андреем Малаховым. Участвовали актрисы Ирина
Мирошниченко, Елена Драпеко, композитор Александр Журбин, кто-то еще...
Вели разговор о судьбе киноактрисы Елены Соловей, которая отвечала им в
прямом эфире из студии в Нью-Йорке.
Все дружно жалели Елену,
которая мало снималась после отъезда в 1991 году из СССР в США и тем
загубила свою кинокарьеру, и скандировали что-то в духе: «Леночка, мы тебя
так любим, зачем ты уехала?» Елена Драпеко признала, что после отъезда Елены
играла ее роли в петербургском театре, но не дотягивала до уровня Елены.
Композитор Журбин сообщил, что вернулся из Штатов в Россию, дескать,
одумался вовремя, а вот ты, Лена, подумай тоже о возвращении. Лена только
смущенно улыбалась в ответ и говорила, что вряд ли были в прошедшие годы для
нее роли в российском кинематографе. А в Америке у нее собственная детская
театральная студия, где она чувствует себя на своем месте — занимается с
детьми театром, музыкой, русским языком, ставит спектакли. У нее прекрасная
еврейская семья. Муж, Юрий Пугач, бывший художник-постановщик на Ленфильме,
в Америке работает в картинной галерее. А про сына Елена с гордостью
поведала, что он закончил докторантуру в Нью-Йорке. Дочь стажируется в
Германии, растут внук и две внучки. Дать Елене 60 ее лет было совершенно
невозможно — хороша по-прежнему, ухожена, сияла своей знаменитой лучезарной
улыбкой.
Потом в студию вошел вальяжной походкой режиссер, прославивший актрису
ролями в трех своих значительных фильмах «Раба любви», «Неоконченная пьеса
для механического пианино», «Обломов»— сам Никита Сергеевич Михалков. Он
стал стенать в буквальном смысле, повторяя одну фразу: «Леночка, ну че ты
там делаешь?» На что Лена резонно спрашивала, есть ли у Михалкова роль для
нее, — дескать, прилечу через океан, коли есть. Михалков от ответа уходил и
продолжал саркастически вопрошать: «Ну че ты там делаешь, Леночка?» Потом
отметил с похвалой, что для Лены всегда главным в жизни была ее семья — муж
и дети, а не роли. «Пеленки»— одним михалковским словом.
Надо сказать, что в Америке Соловей, несмотря ни на что, снималась,
например, в телесериале «ПМЖ» с знаменитым партнером Борисом Сичкиным. Сама
я видела Елену в спектакле «Дядюшкин сон» — в русском театре в Монреале,
когда приезжала туда в гости к дочке. Театр этот сам по себе уникальный.
Основан в 1995 году и носит имя выдающегося режиссера, театрального деятеля
и педагога Леонида Варпаховского, ученика Всеволода Мейерхольда. Создатели
театра в Монреале — дети Варпаховского: дочь Анна, актриса, и приемный сын
Григорий Зискин, тоже режиссер.
Но это отступление я сделал для того, чтобы уточнить, что Елена Соловей
играет в постановках театра им. Варпаховского и в дни спектаклей приезжает в
Монреаль, а также в другие города Канады и Штатов, в которых проходят
гастроли театра.
Вернусь к передаче Андрея Малахова, в которой все дружно и натужно жалели
Елену, а у нее из-за такого настроя возникала на лице только недоуменная
смущенная улыбка. Дескать, что это вы меня оплакиваете, я здесь нужна и
вполне счастлива своей жизнью.
И тут в студию вошел шаркающей походкой старик в синей майке. И о боже!
Публика и находящиеся в студии с ужасом узнали в нем Михаила Кононова —
знаменитого великолепного актера... Помните «Большую перемену», «Начальника
Чукотки», «В огне брода нет», «Начало» и т.д. Он постарше Соловей на 7 лет,
но все равно контраст был настолько разителен, что даже Михалков потерял дар
речи и весь свой апломб. Говорил Кононов с трудом, слова давались ему тяжело
и вымученно. Его спросили, отчего он теперь живет в деревне, и получили
односложный ответ: «А здесь морковку и капусту можно выращивать и есть».
Выращивал он и канареек на продажу. Так артист поддерживает более-менее
приличный уровень жизни. Московскую квартиру Кононов продал и купил избу под
Москвой.
В студии повисла тишина. Какой жуткой иронией было призывать Елену Соловей в
Россию, где судьбообещала: «Я обязательно
поставлю в Думе вопрос о помощи старым и больным артистам, потому что они же
наше национальное достояние!..» Ну-ну, флаг ей в руки!
Но прежде чем закончить печальный рассказ, хочу сказать несколько слов о
судьбе присутствующего в студии композитора Александра Журбина. Да, он
вернулся три года назад из Нью-Йорка в Москву и, по-видимому, был приглашен
в студию Андрея Малахова как пример прозревшего блудного сына. Дескать,
смотрите, после 12 лет жизни в Штатах разочаровался и вернулся. Но ведь это
не так.
В Америке Журбин был востребован и успешен. Его вечер прошел аж в
Карнеги-холл. Его оперы, особенно «Орфей и Эвридика», шли и идут на
американских сценах. Много писал музыки к кинофильмам. Но три года назад
последовали дельные конкретные предложения из Москвы, от которых невозможно
было отказаться.
К нему в его 60 лет пришло как бы второе дыхание, стал писать много новой
музыки. Он, композитор Журбин, вообще необыкновенно успешен, ибо талантлив,
трудолюбив и энергичен.
А про свое место жительства Журбин сказал так: «Не зарекаюсь и не утверждаю,
что не поживу где-нибудь еще на земном шаре — в Лондоне, Барселоне или
Сиднее... А может, снова в Нью-Йорке — этот город люблю больше всего». Так
что в студии, хоть он и находился, но благоразумно не кликушествовал:
«Леночка, че ты там делаешь?»
Вот такие актерские судьбы двух любимцев советского кино.
P.S. О, не беги так, жизнь!
Вот ведь только месяц назад я видела героев очерка в передаче российского
телевидения. Оба — герой и героиня — ничего, кроме симпатии, не пробудили в
душе моей. Но не стоит на месте жизнь, мчится и ускоряет свой бег, а смерть
ее догоняет. 16 июля умер Михаил Кононов, замечательный, прекрасный актер
театра и кино. И, наверно, чудесный человек, раз он так любил наших братьев
меньших, любил животных, всяких зверюшек.
