Домой   Мода   Журналы   Открытки    Опера   Юмор  Оперетта   Балет   Театр   Цирк   Люди, годы, судьбы... 

История песни 

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17 18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35 

36  37  38  39  40

Список страниц

  Помощь сайту   Гостевая книга


о песне "Широка страна моя родная"
о песне "Подмосковные вечера"

о песне "Марш веселых ребят"
о песне "Если завтра война"
о песне "Три танкиста"
о песне "На безымянной высоте"
о песне "Любимый город"
о песне "С чего начинается Родина"
о песне "Каховка"
о песне "Спят курганы темные"
о песне "Комсомольцы - добровольцы"
о песне "Когда весна придет не знаю"
 


Рождение «Журавлей»

 

После выхода кинофильма «Человек с ружьем», в котором он исполнил песню «Тучи над городом встали», ему стала подпевать вся страна. И это длилось почти сорок лет. Его неподражаемый, «неправильный», чуть с хрипотцой голос пел нашим родителям о полевой почте и о пути-дорожке фронтовой, о том, что враги сожгли родную хату, и о темной ночи, о любимом городе, о журавлях в небе, о шаландах, полных кефали, и о том, что было бы, если бы парни всей земли... Народ верил голосу Бернеса больше, чем Политбюро. Валом валил на фильмы с его участием и нестройно под сто грамм подтягивал: «Я люблю тебя, жизнь».... Марк Бернес. Он до сих пор с нами. Его проникновенный голос, как и прежде, трогает сердца необыкновенной задушевностью и простотой. С нами его песни: «Я люблю тебя, жизнь», «Три года ты мне снилась», «Если бы парни всей земли», «Тучи над городом встали», «Любимый город», «Темная ночь», «Шаланды полные кефали» и многие другие. Марк Бернес записал около 100 песен, снялся в 35 кинофильмах. «Два бойца», «Истребители» и сейчас смотрятся с огромным вниманием и напряжением, и песню «Тучи над городом встали» из картины «Человек с ружьем» помнят до сих пор.

Бернес был сам и режиссером своих маленьких вокальных спектаклей-песен. Многие поэты и композиторы говорили„что он «организовывал» песню — подавал идею, тему, мысль. Его заказы на музыку уже представляли собой заготовки. Он всегда, с удивлявшей специалистов точностью, угадывал, заранее знал, что именно будет выразительно и проникновенно исполняться.

Я была с ним хорошо знакома, общалась, как говорится, в неформальной обстановке, и хочу поделиться своими воспоминаниями.

С Бернесом мы жили, что называется, бок о бок — в одном доме, что на бывшей Колхозной площади напротив кинотеатра «Форум». Я — на четвертом, а он на пятом этаже, как раз над нашей квартирой. Нередко он создавал нам бытовые «протечные» проблемы. Однажды по этому поводу я поднялась к нему для «дипломатических» переговоров. Дверь открыл сам Марк Наумович. На нем был атласный ярко-красный халат. Увидев его в таком обличье я, вместо того, чтобы представиться, довольно нахально схохмила от неожиданности: «Это на вас что — переходящее красное знамя?» Произошла минутная пауза... и вдруг Бернес разразился хохотом. Лед был сломан. Он извинился за «текучесть» ванны, объяснил, что заработался и обо всем забыл.

Когда же узнал, что я работаю завотделом эстрады в журнале «Советская эстрада и цирк» и часто общаюсь с Никитой Владимировичем Богословским — членом нашей редколлегии, с которым он постоянно сотрудничал, — наши взаимоотношения из чисто соседских переросли в профессионально-дружеские.

Мое общение с ним началось за два года до его кончины. Он уже тогда был тяжело болен, но продолжал активно работать. При этом никогда ни на что не жаловался. Не говорил о своем недуге, который его одолевал.

Марк Наумович упорно избегал давать интервью, за которыми к нему часто обращались. Как я ни просила его об этом, он все равно под любым предлогом деликатно отказывал: «Сиди, слушай, запоминай, — в жизни пригодится, но ничего при мне, по крайней мере, не записывай». Так он не раз говорил, когда мне удавалось под тем или иным предлогом заглянуть к нему. Бернес был человеком крайне замкнутым, сложным и весьма ранимым.

В исполнительской манере Марка Бернеса решающую роль играла интуиция. Именно благодаря ей он стал на эстраде новым художественным явлением — певцом-рассказчиком. Песни, спетые им, — «Я люблю тебя, жизнь», «С чего начинается Родина» и другие — становились явлением. Это были его песни, — выстраданные им, перемолотые жизнью, пропущенные через душу и сердце. Песню «Журавли» он написал уже будучи смертельно больным. Записал без репетиций и дублей. Мне посчастливилось быть свидетелем рождения этой замечательной песни, присутствовать при встречах Бернеса с автором стихотворения «Журавли» поэтом Расулом Гамзатовым, который дружил с моим мужем.

Перевод этого стихотворения с аварского языка на русский попал в руки Марка Бернеса, и оно глубоко взволновало его. Он посчитал, что оно должно стать песней, и он будет ее петь. Однако одновременно высказал пожелание, чтобы в текст было внесено изменение. «Нужно, чтобы песня стала близка всем, — сказал Бернес. — Ведь с фашистами сражался весь советский народ». Он посоветовал заменись слово «джигиты» в четверостишии:

Мне кажется порою, что джигиты,
С кровавых не пришедшие полей,
В могилах братских не были зарыты,
А превратились в белых журавлей.

«Джигиты» заменили словом «солдаты». Это расширило адресность песни, придало ей общечеловеческое звучание.

Марк Бернес, исходя из своего богатого сценического опыта, посоветовал также сократить количество строк. Как опытный и чуткий артист, он чувствовал, что краткость усилит эмоциональное воздействие песни. И оказался прав. Из 24 строк оставили — 16. Музыку написал композитор Ян Френкель.

Песня «Журавли» стала классикой. Когда Бернес исполнял ее, у него на глазах были слезы. Это было его прощание, его завещание «всем тем, кого оставил на земле».

Песню «Сережка с Малой Бронной» на стихи В. Винокурова он принес Андрею Эшпаю, посчитав, что только он сможет написать музыку к этим стихам. И не ошибся.

Бернес буквально влюблялся в каждую свою очередную песню. Он как бы переживал с ней «роман». Ни о чем больше не мог говорить. Я это испытала на себе. В один из визитов к Марку Наумовичу буквально «очумела» от его рассуждений о песне «Хотят ли русские войны» на стихи Е. Евтушенко.

Вспоминаю такой эпизод. Как-то, позвонив в его квартиру, я была буквально потрясена, когда увидела на пороге огромного амбала. На его здоровенной ручище прочитала наколку «Вова». Видя мою растерянность, Марк Наумович объяснил, что это его телохранитель. Тогда это было в диковинку. Оказывается, после фильма «Ночной патруль», в котором Бернес исполнял роль вора Огонька, многие зеки были возмущены сценой, когда Огонек отправился в милицию с повинной. Марк Наумович рассказал, что к нему как-то пришел незнакомый человек в кепке и сообщил, что на вокзале в Котласе урки проиграли Бернеса в карты и хотят убить Огонька, и даже назвал срок, когда это должно случиться.

Марк Наумович решил обратиться на Петровку 38. Там отреагировали и прислали к нему телохранителя «Вову», который стал жить у него и всюду сопровождать. Марк Наумович знакомил его с актерами, композиторами, поэтами, журналистами, с которыми общался. Вове, видимо, очень понравилась такая работа, поэтому потом он с большой неохотой расстался с ней. Срок «убийства» прошел, опасность миновала, а человек в кепке больше не появлялся.

Поэты и композиторы говорили, что Бернес был диктатором в искусстве. «Моя песня, — говорил он, тихо и спокойно, — всегда о том, что ее волнует. Счастлива ли она? А что надо песне для счастья? Чтобы ее слушали, чтобы ей верили, чтобы волновались ею... Я не люблю сытых, благополучных песен. Пусть будет нужной людям».

Бернес был мужественным, ироничным, порой немного грубоватым, но в то же время нежным человеком. И всегда предельно откровенным и искренним. Его жена Лилия Михайловна Бернес-Бодрова прожила с ним 10 счастливых лет. Они не расставались до самой смерти артиста. Марка Бернеса не стало 16 августа 1969 года, ему было всего 58 лет. На его похоронах звучала песня «Журавли». Это было прощание народа с великим певцом-рассказчиком. Смерть унесла его в расцвете сил…

В небесном мировом океане есть планета с именем Марка Бернеса. У нас есть записи его песен, пластинки, фильмы, но нет его самого…

Автор - Валентина ТЕРСКАЯ, Россия  http://www.alefmagazine.com/pub51.html

 


Феномен русской песни

Песни, которые с удовольствием поют твои сослуживцы, ничего не говорят твоему сердцу.

Птицы в клетке, 
Звери в клетке, 
А на воле - воронье! 
Это плач по малолетке, 
Это - прошлое мое!   

(Михаил Танич) 
                                         

Бывал ли ты, мой терпеливый читатель, на какой-нибудь обязательной корпоративной вечеринке, периодически устраиваемой на любом предприятии? Провел ли незабываемый вечер в крутом ресторане со своими сослуживцами, лелея в уме приятную мысль, что за все уплачено?!

Вот тогда и оказываешься один-одинешенек среди ивритоговорящей публики и стараешься ничем не выделяться среди своих коллег, коренных израильтян. Сидишь ты за ресторанным столиком, вкушаешь традиционные израильские блюда, находя удовольствие в салате с хасой, от души лакомишься питой с хумусом или тхиной и не брезгаешь даже матбухой. Ведешь неторопливую беседу на производственные темы и чувствуешь себя своим среди своих. И тебя уже не удивляет одна бутылка сухого вина на восьмерых клиентов за столиком, которая к тому же остается недопитой. Ты привычно вкушаешь изделия китайской кухни со сладкими подливами к мясу и нежной лапшой; можешь также уместно вставить словечко, рассказав о последнем путешествии в Хорватию, ведь разговор обязательно коснется путешествий за границу и твои соседи расскажут о незабываемом отдыхе в модных ныне Таиланде или Китае. Но обязательно среди благодушного расслабления и душевного комфорта наступает момент, когда тебя вдруг поразит стрела одиночества и чужеродности. И связана такая минута, как ни странно, не с ивритом и не с израильскими традициями, не с уже привычной тебе кухней, а с обычной застольной песней.

Вот именно в тот задушевнейший миг, в момент наивысшей эйфории, когда вечеринка подходит к самому пику, когда все уселись в тесный кружок, когда появилась вездесущая гитара и понеслась милая песня, в тот самый момент и почувствуешь ты укол прямо в сердце, потому что песни, которые с удовольствием поют твои сослуживцы, ничего не говорят твоему сердцу. И будь ты трижды сионистом, и будь ты четырежды знатоком классического иврита, но вот получить кайф от ивритской народной песни ты никогда уже не сможешь. Потому что ничего не говорит она твоей душе, никакие воспоминания не связаны с ней, никогда не зацепит она твою душу, не вывернет ее наизнанку, не потеряешь ты голову и не заплачешь, уронив голову на нервно сжатые руки.

Вот в такой болезненный момент и пришла мне в голову шальная мысль, что застольная песня есть самый отличительный врожденный национальный признак, если не сказать, опознавательный знак души. Национальный морок, пропитавший твое подсознание; путеводный маяк в океане, прокладывающий путь среди рифов; голубое небо детства, под которым ты произрос; материнское молоко, которое тебя вскормило; домашний хлеб, который ты преломил в отцовском доме.         

Национальные особенности песен

Я терт и бит, и нравом крут,
Могу - вразнос, могу - враскрут,-
Но тут смирят, но тут уймут - 
Я никну и скучаю.                   

(В. Высоцкий)

В 1928 году известный фольклорист и исследователь сказок Владимир Пропп выпустил книгу "Морфология русской сказки". Работа была проделана огромная: по формальным признакам он сопоставил между собой различные сказки, выявил строгую закономерность, определил их структуру.

Если бы появился новый Пропп, который сумел бы однозначно истолковать характеристики народной песни, разложил бы на составляющие тексты, то есть точно сформулировал бы формальные признаки, то нашел бы много общего, сходного и весьма любопытного. Так как народная песня как будто бы собирает или точнее кристаллизует базовые архетипические народные черты и дает возможность отслеживать выращенный в душе причудливый сталлактит.

Оглянитесь вокруг и прислушайтесь к песням разных народов. Мы уже высказали свою заветную мысль, будто бы любимые песни народа есть открытая страница, на которой отчетливо выписана вся его история? Разве не показывают задушевные песни наглядно и выпукло особенности национальной жизни, не выпевают на разные голоса потаенные народные думы, не распахивают настежь секретнейшие двери в подсознание, не отмечают все скрытые от глаз психологические извивы и выверты национальной души?

Попробуйте посидеть пару вечеров среди украинцев, выпить с ними полную чарку горилки, потолковать о жизни и послушать те звонкие песни, которые они хором спивают. Вдумайтесь только: тем незатейливым словам, тем примитивным текстам десятки лет, а может и сотни лет. Зато какую душевную бурю они вызывают до сих пор. Вот теперь вглядитесь в лица тех безыскусных певцов, которые старательно подпевают, полузакрыв глаза и никого не видя. Они как будто опрокинуты в себя, они сейчас принадлежат песне: от души наслаждаются мелодичностью и гармонией, улыбаются старым шуткам, украдкой вытирают набежавшую слезу - и вы поймете, о чем болит у них сердце, почему так тоскует украинская душенька?

Все тот же чудесный месяц сияет на ясном небе, и течет милая ноченька, которую Грицко проводит с любимой в вишневом садочке. Балагурят и задирают все те же друзья - дюжие хлопцы, с которыми так весело что распрягать, что запрягать лошадок. Все та же чернобровая дивчина, что ждет не дождется своего коханого и страстно шепчет слова любви. Не меняется которое столетие и другой обязательный песенный персонаж - добрая старая матушка, которую Иванка как не слушал тогда, так и до сих пор не слушает. По-прежнему нет ничего вкуснее знатных пирогов то с сыром, то с бульбой, то с вишнею. Ну что за прелесть та народная украинская песня, которая и составляют суть и основу всей украинской национальной идеи!

"Распрягайте, хлопцы, коней", "Месяц на небе", "Ой, в вишневом садочке", И с сыром пироги", "Ты сказала в субботу", "Ой, черна, я си черна", "Била меня мать", "Заря моя вечерняя". "Ехал казак за Дунай"

Вспомните, если у вас есть что вспомнить, что пела вам еврейская мама? Какие мотивы в душе еще иногда звучат, а какие за ненадобностью из памяти давно уже выпали?

В еврейской песне уже еврейская матушка льет слезы из-за своего непутевого сыночка. Или ворохнется в душе тоска, ностальгия по маленьким городкам - штейтлам, в которых прошло босоногое детство. Или вспомнится извечное еврейское "счастье", которое почему-то в руки никак не дается: ускользает и сквозь пальцы утекает, и поймать его невозможно; горькое веселье, когда слезы мешаются с улыбкой. Или пожалуется на жизнь бедный еврейский мальчишечка, которому нечего ни есть ни пить и некому пожалеть, и прочие страстные и простые песни, которые пели на идиш наши матери. 

"Фрейлехс", "Тум - балалайка", "Мой штейтале Белц", "Купите папиросы", "Чири-бум", "Мама", "Немножко счастья".

Как вы думаете, чему посвящен, например, французский шансон?

Правильно, вы не ошиблись, - любви. Еще добавьте сюда немножечко ностальгии по ушедшей молодости, по прошлому, разбитое сердце, вечно юный прекрасный Париж и возлюбленную Мишель.

Точно те же мотивы и сюжеты, наивные и до боли близкие, сохранила до нашего времени бессмертная русская народная (авторская) песня или русский романс. И "Очи черные", и "Пара гнедых", и "Ямщик не гони лошадей", и "Хризантемы", "Мой костер в тумане светит"... Как мы видим: в разных песнях действуют весьма схожие любимые песенные персонажи: добрая матушка, строгий батюшка, добрый молодец, красавица девушка.   

А теперь присмотритесь к себе и отметьте беспристрастно, что вы напеваете про себя безотчетно и постоянно, что вы подхватываете, подсвистываете или глухо мычите: "Гори, гори, моя звезда", или "Налейте бокалы, поручик Голицын", или "Темная ночь, только пули свистят по степи"?

Каторжные песни

Отец твой давно уж в могиле, 
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.

И вдруг в какой-то исторический момент покойная народная мелодия или протяжный цыганский романс, выполненный с подлинным художественным мастерством и силой, сменяется гнусавым подвываньем под расстроенную гитару. На сцену выходит неожиданный песенный гость.

Как же среди самых лучших, самых заветных и самых любимых народом незабываемых русских песен выделился один-единственный жанр, который по праву назван "золотым фондом", песнями о главном, тихой гаванью, куда так стремятся зайти наши песенные корабли. Это, конечно, же блатные песни. Отчего же нарушилась песенная традиция, отмеченная нами у многих народов? 

У наивного иностранца, не знакомого с народными русскими обычаями, сразу же всплывает глупый вопрос: "Почему столь специальная тема, казалось бы стоящая на обочине общественной жизни, столь странные герои, казалось бы не вписывающиеся в нормальное течение жизни, так волнуют русскую душу?"

И, действительно, почему?

Как давно и тонко было подмечено, что от тюрьмы и от сумы на Руси никто не застрахован.

В русском сознании тюрьма и каторга - это не просто страшно далекое, богом забытое место, некое терра инкогнита, куда попадают никому не ведомые изгои или жуткие злодеи, преступившие закон, а территория, заселенная знакомыми и близкими людьми, пострадавшими то ли по глупости, то ли по злой воле недобрых начальников. Причем грань, разделяющая свободных граждан от каторжников так ничтожна мала, что перейти ее может любой. Отсюда и получается. что переживания, чувствования, сердечные муки заключенного есть не что-то редкое и экзотическое, а близкое и понятное.

Не будем вдаваться в разбор политических мотивов, не будем вникать в исторические расклады, скажем лишь, что пытку тюрьмой, а то и каторгой прошло множество талантливых представителей всех классов и сословий в дореволюционной России. Потому и получили такое широкое распространение и популярность в народе так называемые тюремные песни.

Известные русские поэты: Некрасов, Я. Полонский, А. Н. Толстой - перехватывают эстафету и пишут авторские песни на популярную тему.     

Хоть и назывались старые тюремные песни по-разному: бродяжьи, каторжные, судебные, арестантские, - но суть-то у них была одна да и тональность схожая.

Интересный факт: не сгинули те старые песни бродяг и разбойников, не потерялись в глухих лесах, а благополучно пережили лихие годы, перешагнули столетия и до сих пор все так же на слуху: "По диким степям Забайкалья", "На Муромской дорожке", "Шумел камыш".

С какой стати, спросим мы знающего читателя, старые каторжные песни прошлого века, вдруг оказались так уместны сегодня, так чутко срезонировали они с современным душевным настроем русского человека? Что они ему напоминает, с чем он их ассоциирует, какую тонкую струну в душе они рвут?

Мы можем только догадываться и высказывать правдоподобные версии, но факт остается фактом: есть нечто в печальном русском пейзаже растворенное, в воздухе носящееся, в национальной ментальности прописанное, на генетическом уровне закодированное, что связывает кровными узами нашего современника с чувствованиями прошлого времени. С дикими глухими завываниями каторжника, с бегством и беспощадной травлей беглеца, с волчьим одиночеством голодного отщепенца, бредущего по тайге, с невыносимым холодом и опустошенностью. Оттого и отзывается благодарным стоном русская душа на те старые песнопения. Оттого и размазывает пьяные слезы по щекам, весь отдавшись "Диким степям Забайкалья", хилый интеллигент в третьем поколении, никогда и нюхавший степных запахов трав, не видевший ничего кроме родного уютного городка, не мотавший срок, не бежавший, не битый батогами, не стриженный наголо, - но как бы тот чужой опыт нутром вбирающий. 


Блатные песни

Их поставили к стенке, мама, развернули спиною.
Грянул залп автоматов, и упали они.
И по трупам невинным, мама, как по тряпкам ненужным,
Разрядив автоматы, три чекиста прошли.


Становится понятно, что чем ближе к нашему времени написана песня, тем сильнее и прочнее ощущается связь ее со складом русского характера, тем точнее она попадает в лад нашему настроению.

Известно, что распространенная в народе тюремная песня после революции не исчезла, не ушла в небытие, а, наоборот, расцвела, получила новый импульс и плавно и неотвратимо трансформировалась в новую форму - босяцкую, блатную, в так называемый жестокий городской романс.

Во главе огромной флотилии известных блатных песен 20-х годов стоит незабываемая "Мурка". Вслед за ней борт о борт плывут в океане времени непотопляемые, захватывающие и душещипательные творения того бурного времени: "Таганка", "На Колыме, где Север и тайга", "Ах, Одесса", "Течет реченька да по песочку", "Как на Невском проспекте у бара", "Серебрился серенький дымок".

Видно так на роду написано, но именно песни изгоев, блатных и преступников, отвергнутых обществом, будь то цыганская песня или городской романс, вызывают наибольший восторг у человека, рожденного на бескрайних просторах Руси. И понять эту таинственную и необъяснимую связь может лишь тот, кто сам неизвестно почему до треска у ушах любит эту отраву. Чтобы заиграла вдруг семиструнная гитара, чтобы знакомый перебор натянул нервы до предела, чтобы вступил тут хриплый фальцет и попал в душевный аккорд ля минор, чтобы заблестела во рту у пацана золотая фикса, чтобы важно задымили папироски, чтобы судьба того фартового паренька из песни, стала тебе важнее собственной жизни - вот тогда и рождается настоящее понятие о Песне.

И снова как когда-то подхватывают поэты - песенники удачно найденную в народе форму и облекают свои авторские песни в блатную одежду.

Юз Алешковский "Товарищ Сталин, вы большой ученый", "Окурочек".

Галич "Белая вошь", "Облака", "Песня о Климе Коломийцеве",

Высоцкий "Ошибка вышла", "Милицейский протокол", "Сгорели мы по недоразумению", "Охота на волков".

Вот в таком виде и лакомится новое русское поколение необлатной романтикой, погружается по уши в шумную пену набежавшей волны.

Так и получается, что такая узкая, но вечно волнующая тема вот уже на протяжении ста пятидесяти лет так бередит душу и отравляет сознание.

Я назвал бы такой спецэффект - наложением ритмов. То есть, говоря языком физики - совпадением амплитуд, которое приводит к страшным разрушениям. А в нашем песенном случае такой эффект приводит к безудержному взрыву эмоций, постоянному интересу именно к специфическим песням определенного жанра.

Ну и как же не наложиться многим смыслам, как не взорваться в подходящий момент, когда столь многое с ней связано, так много в ней спрессовано и сжато: и славная историческая традиция, и множество прекрасных песен и романсов разных авторов, и безумный интерес страждущей сопереживаний публики, и отмеченная нами русская ментальность, и жалостливая русская душа, и, последнее, непреходящая на Руси опасность оказаться за решеткой, на месте песенного героя.

Потому и не удивительно, что в наши дни эстафету подхватил новый русский шансон - все та же знакомая до боли тоскливая песнь о тюрьме. Воспоминания о зоне, о подлецах - вертухаях, о блатной жизни, об одинокой звезде, маняще блеснувшей сквозь решетку.


Автор статьи: Яков Бендерский   http://salat.zahav.ru/ArticlePage.aspx?articleID=1100&categoryID=-1  


Гимн колымских зэка

Песню "Я помню тот Ванинский порт" принято считать блатной. Однако она всегда стояла как бы особняком даже от таких незыблемых хитов жанра, как "Мурка" или "Таганка". Никто точно не знает, когда и кем эта песня была написана. Известно только, что в 50 - 60-х годах среди заключенных ГУЛАГа она пользовалась огромной популярностью и со временем стала лагерной классикой.

Девяносто лет спустя

Ванинскому порту отведено совершенно особое место - и в истории государства, и в памяти людей.

Безымянная бухта в Татарском проливе, открытая русской Амурской экспедицией в 1853 году, девять десятилетий интересовала лишь ученых.

Залив и название свое получил в честь топографа Василия Ванина. И только в 1943 году в целях "укрепления обороноспособности страны и обеспечения всем необходимым Дальневосточного Севера" здесь было начато строительство порта. О тех днях сохранилось немного информации: и порт, и поселок, и железную дорогу - выход с Транссибирской магистрали к морю - строили заключенные (на лагерном жаргоне - зэка). Но все же в Советском Союзе миллионы людей знали Ванино, правда, не как торговый порт, а как место пересылки - отсюда заключенных на пароходах и баржах отправляли в колымские лагеря. Так что сведения о прошлом этих мест пока что бесполезно искать в открытых архивах.

Зато уже полвека назад, миновав вышки с охранниками, колючую проволоку и сотни километров тайги, до Большой земли добралась рожденная в ГУЛАГе песня - легендарный "Ванинский порт", известный также под названием "Колыма".


 Я помню тот Ванинский порт

И вид парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.
 

На море спускался туман,

Ревела стихия морская.

Лежал впереди Магадан -

Столица Колымского края.
 

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался:

"Прощай навсегда, материк!"

Хрипел пароход, надрывался.
 

От качки стонали зэка,

Обнявшись, как родные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.
 

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой!

Сойдешь поневоле с ума,

Отсюда возврата уж нету.
 

Пятьсот километров тайга,

В тайге этой - дикие звери.

Машины не ходят туда -

Бредут, спотыкаясь, олени.
 

Там смерть подружилась с цингой,

Набиты битком лазареты.

Напрасно и этой весной

Я жду от любимой ответа.
 

Не пишет она и не ждет,

И в светлые двери вокзала,

Я знаю, встречать не придет,

Как это она обещала.
 

Прощай, моя мать и жена!

Прощайте вы, милые дети!

Знать, горькую чашу до дна

Придется мне выпить на свете.

Блатной фольклор для интеллигенции

Кто придумал слова и мелодию "Ванинского порта"? Когда он был написан? Где? При каких обстоятельствах? Ответа на эти вопросы нет до сих пор. Можно предположить, что автором песни был кто-то из политических заключенных, позже ее позаимствовала уголовная среда. А во второй половине 50-х, когда отсидевшие свое "враги народа" стали возвращаться по домам, с лагерным фольклором познакомилась и интеллигенция.

И не просто узнала, а мгновенно подхватила привезенные "оттуда" песни. Тому были свои причины. Их довольно точно указали исследователи Андрей Скобелев и Сергей Шаулов в своей статье "Интеллигенция поет блатные песни": "Весь уклад страны и образ жизни ее населения пропитались духом исправительно-трудового учреждения. Сталинские репрессии охватили все слои общества, и любой гражданин мог почувствовать себя в положении зэка, до поры до времени находящегося на воле. В этих условиях профессиональный фольклор преступников органично становился разновидностью общенационального фольклора, а блатная песня оставалась едва ли не последним живым его жанром..."

Именно живым! Официальная культура тех лет по преимуществу состояла из произведений радостно-бодряческих и торжественно-жизнеутверждающих, под которые было удобно маршировать в светлое завтра. В противовес этому, блатные песни с их тяжелой правдой, безысходной философией, грубоватым, но очень часто точным, лиризмом и всегда искренней, а потому глубокой и понятной каждому тоской , хорошо пелись в тесных компаниях, под гитару и пол-литра. Под них было удобно плакать и смеяться, что в полной мере отвечало потребностям русской души. А главное, в обществе, где каждый шаг был строго регламентирован, неподцензурные песни стали своеобразным выражением внутренней свободы - пусть такой вот специфической, особо подчеркну - далеко небезопасной, но другой-то ведь все равно не было. И вместе с зэка блатной репертуар запела интеллигенция...

Вариации на тему

"Ванинский порт" приобрел большую популярность. И, естественно, как у всякой народной песни, у него появилось множество вариантов. Впрочем, между ними нет больших и принципиальных различий - в одних переставлены куплеты, в других заменены некоторые строки или даже слова.

Например:
 

А утром растаял туман,

Утихла пучина морская.

Восстал на пути Магадан -

Столица Колымского края.
 

И:
 

От качки страдали зэка,

Ревела пучина морская.

Лежал впереди Магадан -

Столица Колымского края.
 

Иногда особенно яркие куплеты перекочевывали из "Ванинского порта" в тексты других песен - как это произошло, например, с "Лагерной".
 

А я далеко, далеко,

И нас разделяют просторы.

Прошло уж три года с тех пор,

Как плаваю я по Печоре.
 

А в тундре мороз и пурга,

Болота и дикие звери.

Машины не ходят сюда -

Бредут, спотыкаясь, олени.
 

Цинга меня мучает здесь,

Работать устал - нету силы.

Природа и каторжный труд

Меня доведут до могилы.
 

Я знаю, меня ты не ждешь

И в шумные двери вокзала

Встречать ты меня не придешь, -

Об этом я знаю, родная.
 

А иногда, наоборот, в "Ванинский порт" включались четверостишия из других песен.
 

Я знаю, меня ты не ждешь

На шумном перроне вокзала.

Встречать ты меня не придешь -

Об этом мне сердце сказало.
 

Для всех остальных я чужой,

От них и не жду я привета.

И только старушке одной

Я дорог, как бабье лето.
 

Она мне постель соберет

И спать меня тихо уложит,

Слезами мне грудь обольет

И руки на сердце положит.
 

Вот сплю я и вижу я сон:

Как будто далекие грозы

Гремят и гремят за окном -

Проходят этапом обозы.
 

Вдруг слышу в сенях разговор:

Как будто за мною явились.

И щелкнул винтовки затвор,

И с грохотом двери открылись.
 

И я просыпаюсь от сна,

С тревогой гляжу я на двери -

Лишь мать пред иконой одна

В углу преклонила колени.
 

Будь проклята ты, Колыма...
 

Скорее всего, этот вариант "Ванинского порта" родился уже в уголовной среде, поскольку здесь использованы традиционные для блатной лирики обороты и образы: "и только старушке одной я дорог", "слезами грудь обольет", "мать пред иконой одна". А вот следующий куплет вполне мог бытовать и среди политических заключенных:
 

От качки стонали зэка,

Стояли, обнявшись, как братья.

Лишь только порой с языка

Чекистам срывались проклятья.
 

Похоже, варианты текста во многом зависели от статьи, по которой "тянул срок" исполнитель.

Кто же все-таки автор?

Повторюсь: "Ванинский порт" пользовался такой широкой известностью, что долгие годы его считали народной песней. Однако в 1990-х годах в печати стали появляться материалы, посвященные легендарной песне и ее предполагаемым авторам.

В 1990 году в журнале "Звезда" была опубликована статья Валерия Сажина "Песни страданья". В отделе рукописей Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина автор нашел воспоминания некоего Дороватского, который окончил ЛГУ и в 1933 году поехал в Магадан заниматься культпросветработой. Здесь он организовал краеведческий музей и работал в редакции местной газеты "Верный путь". Вот что пишет Дороватский: "Одним из выдающихся поэтов Колымского края надо считать Николая Серебровского. Он был шофером и часто печатал свои стихи в газете "Верный путь". В то время когда я работал в редакции этой газеты, он часто заходил к нам. Ему было тогда не более 26 - 27 лет. Всякий раз, когда он возвращался из рейса, он привозил что-нибудь новенькое. Стихи Серебровского быстро подхватывались, и их пела вся Колыма. Много лет спустя, однажды, уже на материке, я услышал, как молодые голоса пели одну из лучших песен Серебровского..." Этой песней, по словам Дороватского, и был "Ванинский порт". Больше ни о колымском шофере-поэте, ни о самом Дороватском ничего не известно.

В 1994 году "Комсомольская правда" напечатала письмо жителя Самары Демина "Он помнил тот Ванинский порт". Вот что говорилось в письме: "Я не знаю, кто написал музыку, но твердо знаю, что первоначальный текст написал мой отец - Демин Федор Михайлович в 1939 году в лагере на Колыме. В 1937 году он окончил историко-филологический факультет Куйбышевского педагогического института и в этом же году по доносу своего друга был арестован. За сочинение "контрреволюционных стихов" получил 10 лет. В 1939 году моего отца этапом по железной дороге перевозят на Дальний Восток в порт Ванино, где погружают на баржу и везут в Магадан. Страдая от качки и жажды (кормили селедкой), отец сочиняет стихотворение "От качки страдали зэка". Прибыв в лагерь на Колыму, он записывает слова этой песни на бересту, которую сохраняет от лап охранников и с помощью товарищей передает на волю..." В 1944 году Демина освободили, он воевал на Украине, был контужен. После войны, чтобы найти работу, подделал документы и сменил фамилию - на Благовещенский. Поступил в Москве в аспирантуру, защитил кандидатскую, работал редактором литературно-драматических передач Всесоюзного радио. В 1951 году его снова арестовали, однако, как сказано в письме, "отцу с помощью Фадеева удалось освободиться". В 1962 в Грозном Демина арестовывают в третий раз и конфискуют все рукописи. Верховный суд Чечено-Ингушской АССР признает его опасным рецидивистом и осуждает на 10 лет. В числе прочих значилась как антисоветское произведение и ставилась ему в вину песня "От качки страдали зэка". Освободили Демина пять лет спустя, однако до самой смерти в 1978 году он находился под наблюдением КГБ.

В 1998 году в новосибирской газете "Честное слово" вышла небольшая заметка. В ряду предполагаемых авторов песни "Ванинский порт" появилась новая фамилия: "В столице Алтайского края, Барнауле, до сих пор живет автор лагерного шлягера конца 40-х годов "Ванинский порт" Николай Кутланов. Репрессирован Николай Ильич был совсем еше пацаном и получил 10 лет лагерей до начала войны. В военные годы он неоднократно подавал заявления об отправке в штрафные роты на фронт, но как политическому ему все время отказывали. А ставшую знаменитой песню написал уже после войны. Это была его первая и последняя песня. А уже потом у песни появилась масса вариантов, которые, кстати сказать, Николай Ильич бережно собирает. Сейчас уже получился толстенький томик одной песни. Неизменна в этой песне только первая строчка. Дальше всякий зэк писал уже про свое..."

Еще одна версия рождения знаменитого гимна зэка приводится в статье Бахтина "Я помню тот Ванинский порт": автор и песня". Вот что он пишет.

"Песня "Колыма" в 50 - 60-е годы приобрела широчайшее распространение. Во всяком случае, не разыскивая специально, я записал ее семь раз. И вот восьмой вариант. И - невероятно, но хочется верить, авторский. Он попал ко мне в дни проведения конференции "Фольклор ГУЛАГа". Несколько листков бумаги, содержащие письмо Григория Матвеевича Александрова, адресованное неизвестному лицу, и саму песню.

Уважаемый С.М.!

Вы по телефону попросили у меня автограф. Посылаю не искалеченный филологами КГБ свой стих "Колыма". Я написал его в 1951 году на 706-й командировке (лагпункте) Тайшетлага, куда я попал за уничтоженную чекистами рукопись "Пасмуровое стадо обезьян" (о злодеяниях Сталина). Мотив к стихам напел товарищ по нарам Зиновьев, а через неделю его убили "при попытке к бегству". "Попытка" - наглая ложь! Собака на работе перегрызла ему горло, а охранник в упор пристрелил его двумя пулями - в лоб и в грудь. О Зиновьеве донес сексот, что он автор музыки, и только за это Зиновьева убили. Узнай сексот о моем авторстве, я, несомненно, разделил бы участь погибшего. В позапрошлом году я прочитал в журнале и услышал по телевизору, что "Колыма" невесть почему названа "Ванинский порт" и наречена народной песней. Я весьма рад, что песня стала народной. Авторство никогда не прельщало меня. Но мне обидно за муки Зиновьева..."

Далее в статье Бахтина рассказывается, что до войны Александров жил с родителями в Москве, сейчас живет в Ташкенте. В 1980-м его рукописи конфисковали, а сам Александров на четыре года попал в психиатрическую больницу. В 1990-м вышла его поэма "Факел над Крымом" - она была написана на документальной основе и посвящена Мусе Мамуту, который в знак протеста против запрета на возвращение крымских татар совершил в 1978 году самосожжение.

"Он так и не признался..."

Но все же многие исследователи склонны считать, что автор стихов "Ванинского порта"- поэт Борис Ручьев. В 1937-м он был репрессирован, много лет провел в сталинских лагерях. В 1957 году его реабилитировали. Известность Ручьеву в начале 60-х принесли стихотворный сборник "Красное солнышко" и поэма "Любава", посвященные рабочему классу. За три года до смерти, в 1970-м, он вступил в партию. Впервые версию о связи знаменитой лагерной песни с именем известного советского поэта-коммуниста выдвинул в газете "Известия" писатель Виктор Астафьев: "Я знаю автора - это Борис Ручьев. При жизни он так и не признался в авторстве". Того же мнения придерживается и один из самых известных сегодня в России знатоков блатного жанра Фима Жиганец. В своей книге "Классические блатные песни с комментариями и примечаниями" он пишет: "Борис Александрович Ручьев по степени таланта вполне мог быть автором "Ванинского порта". А в интервью "Новой газете" Жиганец говорит уже прямо: "В настоящей арестантской песне есть душа - вспомните хотя бы "Я помню тот Ванинский порт" Бориса Ручьева..."

Конечно же, помимо этих существуют и другие версии авторства текста знаменитой песни. Но из-за недостатка информации ни одна из них еще не была окончательно ни подтверждена, ни опровергнута. Возможно, через много лет откуда-нибудь из пыли и архивов появятся на свет черновик стихотворения или чьи-то воспоминания, или протокол допроса, которые расскажут о том, как родился "Ванинский порт". А может, мы этого никогда так и не узнаем. Но, как бы там ни было, "Ванинский порт" уже прочно вошел и в советскую культуру, и в советскую историю.

 

А сами ванинцы воспринимают знаменитую песню как неотъемлемую часть своей жизни. И это понятно, ведь и порт, и поселок, и песню создавали одни и те же люди, и многие из них живут здесь до сих пор. Возможно, именно поэтому на официальном сайте администрации Ванинского района рядом с разделами "органы власти" и "экономика" размещен легендарный гимн колымских зэка.

Ольга ЭНТИНА
"Секретные материалы 20 века" № 1(128) 

источник- http://www.sex-show.ru/xf_publish/xf_publish.php?year=2004&year_number=1&total_number=128&article_id=128_02

 


 Сева Новгородцев и "Марш авиаторов" СССР. ( как сработала антисоветская пропаганда)

Мне периодически знакомый присылает разные интересные на его взгляд письма. Что-то он находит сам, что-то ему присылают друзья.

И вот недели две назад приходит письмо с заголовком "Выше некуда. Занятные факты.". Оригинальный автор некто Г. Шмуклер.

Сейчас слушал архивные передачи Севы Новгородцева на BBC. В частности от 14 августа 1987 года. (Для справки. Сева Новгородцев - сотрудник русской службы BBC. В советские времена и позже, в течение почти 20 лет транслировал на Россию зарубежную музыку. Фактически - небольшая рок-энциклопедия.)

Далее от его лица. Позвонили телевизионщики:
- В кадре советские самолеты. Какую посоветуете музыку?
- Марш авиаторов, естественно, - отвечаю.
- Официальный марш советских летчиков.
- Напойте...

- Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор
...
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц
...

- Не пойдет, - отвечают телевизионщики. - Это фашистский марш.
- ??? Вы что?
Музыка: Ю.Хайта Слова: П.Герман 1926г.
 Газета "Правда" назвала это одним из лучших произведений советского джаза.
- Нет-нет. Спасибо за совет, но мы не можем сопровождать кадры с советскими самолетами нацистской музыкой.

Тогда я отправился в библиотеку грампластинок BBC. Меня направили в немецкий отдел. Там девочка сразу узнала мелодию. Марш Хорста Весселя,
нациста в коричневой рубашке. Называется сие музыкальное произведение"Die fahne hoch, die million marschieren" (знамя выше, миллионы маршируют).

Ребята, один в один!!! Никакой не Хайт это придумал. И вот ЭТО 50 лет было маршем советской авиации.

Полностью рассказ Севы Новгородцева вместе с музыкой вы можете послушать
здесь.
http://www.seva.ru/audio/rock/1987/r870814v64.mp3
Или здесь.
http://www.seva.ru/rock/?y=1987


Вот такая чудесная история про то что замечательная советская песня оказывается замаскированным фашистским маршем.

Обратите внимание и "телевизионщики" и "девочка в библиотеке" мелодию узнали сразу.
А на следующий день мой товарищ пересылает письмо В. Ершова "Наш пролетарский ответ лорду и К"
Небезызвестный тебе Олег Иванович Михайлов проводил исследование этой темы и шлет сомневающимся привет с приложением!

«Кто у кого?»


К вопросу о приоритетности «Авиамарша»

Хорст Вессель, траурный портрет.Кто у кого позаимствовал мелодию «Авиамарша»? Мы у немцев или немцы у нас? Вопрос этот был поднят ведущим Русской службы BBC Севой Новгородцевым ещё в конце 1980-х, и с тех пор дискуссия о приоритетности советского или немецкого варианта не утихает, особенно в интернете. Ибо оба
варианта в музыкальном плане практически идентичны.

Предположений высказывалось много, но, в основном, спорщики склонялись к мысли, что музыка этого марша — всё же немецкая, причём чуть ли невосемнадцатого века. Это суждение подкреплялось тем, что Ю. Хайт, которого традиционно считали автором музыки советского варианта, бравурных маршей никогда не писал, все его композиции были танго или фокстроты — музыка совершенно иной направленности, которую исполнял незабвенный Пётр Лещенко.

Я решил установить истину. Шеллаковых пластинок (шеллак — род пластмассы, из которой изготавливались все пластинки на 78 оборотов в минуту) с записью немецкого варианта, конечно же, ни у кого не было. Единственными записями немецкого марша, имевшими хождение в интернете, были фрагменты радиопередач Севы Новгородцева (1991 г.) и фрагмент фонограммы фильма Лени Рифеншталь (Leni Riefenstahl) «Триумф воли»(„Triumph des Willens", 1934 г.). Не были известны ни точное название немецкого варианта, ни год, когда он прозвучал впервые, ни автор текста.

Поиски я начал в Германии, а именно с Бундесархива в г. Кобленце. Ответ не заставил себя долго ждать: «У нас ничего нет, попробуйте обратиться в Военно-
музыкальный институт в Потсдаме». Там я и познакомился с доктором Питером Поппом, директором этого института, который в течение четырёх месяцев
координировал мою переписку с германскими архивами, музеями, организациями и частными лицами. Результатов, увы, не было.

Однако в августе 2002 г. профессор Попп посоветовал мне послать запрос в Музей и институт кинематографии во Франкфурте, что я и сделал. Ответ
пришёл, как всегда, отрицательный, но с рекомендацией обратиться в Государственный радиоархив, находящийся в том же городе. Не имея, впрочем,
уже больше никакой надежды, я направил официальный запрос и в Радиоархив, присовокупив записи обоих маршей — немецкого и советского. И вот 12
сентября 2002 г. я получил из Радиоархива факс на шести листах. Руководитель отдела коллекций и информации Йорг Вирхови любезно сообщил мне
следующее: Оригинальное название искомого немецкого марша — „Das BerlinerJungarbeierlied" („Herbei zum Kampf, ihr Knechte der Maschinen…"). Это
так называемая «боевая песня» отрядов СА. Год: приблизительно 1926, именно тогда её начали исполнять впервые. В грамзаписи она вышла на фирме Industrieton в виде своеобразного попурри вместе с другой песней — „Wir sind das Heer vom   Hakenkreutz…". Слова — Kleo Pleyer (1922), музыка — Albert Gottlieb Methfessel („Stimmt an mit hellem, hohem Klang", 1811).

Вот полный текст «немецкого „Авиамарша"»:

Das Berliner Jungarbeiterlied

музыка — Юлий Хайт

автор текста не установлен

Herbei zum Kampf, ihr Knechte der Maschinen
nun front gemacht der Sklavenkolonie.
Hort ihr denn nicht die Stimme des Gewissens,
den Sturm, der euch es in die Ohren schrie?

Ref.: Ja, aufwarts der Sonne entgegen,
mit uns zieht die neue Zeit.
Wenn alle verzagen, die Fauste geballt,
wir sind ja zum Letzten bereit!

Und hoher und hoher und hoher
Wir steigen trotz Ha? und Verbot.
Und jeder SA Mann ruft mutig: Heil Hitler!
Wir sturzen den Judischen Thron!

Bald rast der Aufruhr durch die grauen Stra?en
Wir sind der Freiheit letztes Aufgebot.
Nicht langer sollen mehr die Bonzen pra?en
Prolet: kampf mit, fur Arbeit und fur Brot.

Ref.

Nun nehmt das Schicksal fest in eure Hande,
es macht mit einem harten Schlag der Fron
des ganzen Judentyrannei ein Ende,
das braune Heer der deutschen Revolution!

Ref.

ок. 1926 г.

Приложением Йорг прислал копии нескольких страниц из книги „Lieder in Politik und Nazionalsozialismus" (Gottfried Niedhart, George Bruderick (Hrsg.),
Frankfurt am Main, 1999, ISBN 3-631-33611-X).В частности, он указал на статью „Der Kampflied der SA", которую написали George Bruderick и Andre Klein, а именно на главу III — „SA undReichsarbeitdienst", стр. 83—84.

Привожу цитату из этой статьи:„Neben den NS-Kontrafakturen von Arbeitsliedern hat die SA auch weiterhin neue Kamplieder entwickelt, die zum Teil vom
Arbeitsliedguf beeinfluss wurden. Zu solehen Liedern gehoren die folgenden. 'Das Berliner Jungarbeiterlied' ('Herbei zum Kampf, ihr Knechte der Maschinen', um 1926).

Nach Bajer hat sichdieses Liedaus dem Lied der rotten Luftflotte entwickelt, dessen Kehrrein mit den Worten endet 'Drum hoher und hoher und hoher, wie steigen trotz Hass und Holm. Ein jeder Propeller singt surrend: Wir schutzen die Sowjetunion'".

«В СА возникли новые „рабочие" песни, одна из них — „Das Berliner Jungarbeiterlied". Байер пишет (здесь ссылка на статью Ганса Байера „Lieder unschen Geschichte" в журнале „Die Musik", номер XXXV/9, июнь 1939 г.), что нет сомнений в том, что за её основу был взят марш ВВС Красной Армии, с припевом, который заканчивается следующими словами: „Всё выше, и выше, и выше // Стремим мы полёт наших птиц, // И в каждом пропеллередышит // Спокойствие наших границ"».

Итак, Ганс Байер, музыковед, исследователь и современник этого марша, в своей статье в журнале „Die Musik" в июне 1939 г. сообщил, что он не смог найти немецких авторов, и пришёл к выводу, что немцы действительно заимствовали мелодию советского «Авиамарша», и даже процитировал (в
переводе) четыре строки припева. По данным немецкого Рундфункархива, данная фонограмма является единственной, выпущенной в грамзаписи. К сожалению, фирма Industrieton ни года выпуска, ни имён исполнителей на пластинке не указала. Рассматриваемый нами марш „Das Berliner Jungarbeiterlied" на этой пластинке исполнен слитно с песней „Wir sind das Heer vom Hakenkreutz", причём из первого произведения взят только первый куплет и припев, а из второго — первые четыре строки.

Таким образом, текст, звучащий в публикуемой записи, выглядит так:

Wir sind das Heer vom Hakenkreutz,
hebt hoch die rotten Fahnen,
der deutschen Arbeit wollen wir
den Wog zur Freiheit bahnen,
der deutschen Arbeit wollen wir
den Wog zur Freiheit bahnen.

Herbei zum Kampf, ihr Knechte der Maschinen
nun front gemacht der Sklavenkolonie.
Hort ihr denn nicht die Stimme des Gewissens,
den Sturm, der euch es in die Ohren schrie?

Ja, aufwarts der Sonne entgegen,
mit uns zieht die neue Zeit.
Wenn alle verzagen, die Fauste geballt,
wir sind ja zum Letzten bereit!
Und hoher und hoher und hoher
Wir steigen trotz Ha? und Verbot.
Und jeder SA Mann ruft mutig: Heil Hitler!
Wir sturzen den Judischen Thron!

Специалисты из Рундфункархива также сообщили мне, что запись эта является не только единственной, но и ещё очень редкой. Дело в том, что „Das Berliner
Jungarbeiterlied" является типичной песней отрядов СА так называемого «периода борьбы» (Kampfzeit), 1919—1933 гг. После прихода НСДАП к власти
песни этого периода потеряли своё значение, за исключением только „Horst Wessel Lied". Начиная с 1933 г. нацисты стали выпускать в грамзаписи песни
только направления „Weihe-und bekenntnislieder".

Итак, всё что можно было сделать, сделано. Истина, кажется, установлена. К радости тех, кто всегда считал, что «Авиамарш» — это наша песня, и к
глубокому разочарованию тех, кто надеялся, что приоритет за немцами. Обратите внимание сколько усилий было приложено что бы найти этот марш. А у Севы марш сразу опознали и телевищионщики и девочка в библиотеке. Не иначе как районной.

источник- http://doska.co.uk/index.php?showtopic=7956

Что же касается того времени, не удержусь привести строки Городницкого (Судить будут потомки)

ВАЛЬС ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТОГО ГОДА
 

На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч, и суров.
Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов.
Песня 1939 года "Если завтра война"

Полыхает кремлёвское золото.
Дует с Волги степной суховей.
Вячеслав наш Михайлович Молотов
Принимает берлинских друзей.
Карта мира верстается наново,
Челядь пышный готовит банкет.
Риббентроп преподносит Улановой
Хризантем необъятный букет.

И не знает закройщик из Люблина,
Что сукна не кроить ему впредь,
Что семья его будет загублена,
Что в печи ему завтра гореть.
И не знают студенты из Таллина
И литовский седой садовод,
Что сгниют они волею Сталина
Посреди туруханских болот.

Пакт подписан о ненападении -
Можно вина в бокалы разлить.
Вся Европа сегодня поделена -
Завтра Азию будем делить!
Смотрят гости на Кобу с опаскою.
За стеною ликует народ.
Вождь великий сухое шампанское
За немецкого фюрера пьет.

А.Городницкий.


 

Песни Фельцмана звучат в космосе


18 февраля Оскару Борисовичу Фельцману, автору советских шлягеров «Ландыши», «Венок Дуная», «Огромное небо», «Я верю друзья» и многих других, исполняется 87 лет. Его музыка первой зазвучала за пределами Земли и продолжает сопровождать космонавтов в каждый полет, став уже своего рода суеверием. Несмотря на почтенный возраст, музыкант, по его собственному выражению, «не сидит дома на диване», а, напротив, ведет активную гастрольную жизнь и продолжает радовать публику новыми произведениями. Причем в последнее время внимание композитора все больше сосредотачивается на национальной еврейской музыке. Накануне дня рождения Оскар Борисович побеседовал с корреспондентом Jewish.ru. Оскар Борисович, для начала хотелось попросить Вас подробнее рассказать о Вашем происхождении и поинтересоваться, чем вызвана проснувшаяся тяга к еврейской музыке?

— Я родился довольно давно, это было еще в начале прошлого века, в 1921 году, в Одессе. Я никогда не думал, что столько проживу на белом свете. Я бесконечно благодарен судьбе и хочу еще пожить и поработать. Мой отец был известным хирургом в Одессе, а мать занималась хозяйством. Я был единственным ребенком в семье. И еще были дедушка и бабушка. Они были евреями верующими и постоянно посещали синагогу во дворе нашего дома. Когда я уже подрос, мне стало любопытно и иногда они брали меня с собой. Там было интересно, как в каждом молельном доме, но кроме этого, там было много хорошей музыки и песен. И с тех пор еврейские песни и еврейская музыка вошли в мою душу.

Во время войны был такой случай. Я оказался в Новосибирске, и в то же время там в эвакуации находился Белорусский еврейский театр. Они услышали обо мне и попросили написать музыку к еврейским спектаклям. Я сказал, что могу. Они предложили мне музыкальные сборники и сказали, что для меня будут петь артисты, чтобы я знал, что такое еврейская музыка. Я ответил, что мне не нужны сборники и не надо, чтобы артисты пели для меня, не надо мне ничего объяснять, потому что еврейская музыка еще из синагоги в Одессе стала частью меня. После они сделали меня заведующим музыкальной частью, главным дирижером и главным композитором. Я с удовольствием писал для Белорусского еврейского театра. И должен сказать: за все это время я ни разу не заглядывал ни в один сборник, ничего не изучал, а просто из головы писал еврейскую музыку, и у меня хорошо, органично получалось.

Прошли многие и многие годы, и, казалось бы, я к еврейской музыке не собирался возвращаться, не то чтобы я забыл, просто не было повода. Но в последние несколько лет я очень связан с местной еврейской общиной и даже с Берлом Лазаром. Он хорошо ко мне относится, и я его очень люблю. Я часто бываю в синагоге и стараюсь не пропускать мероприятия, на которые меня приглашают. Очевидно, под влиянием всего этого во мне снова проснулась тяга писать еврейскую музыку. Мне, как и в молодости, тоже ничего не нужно было изучать, потому что я с детства был на ней воспитан. И я написал целый ряд песен специально для Иосифа Кобзона, которого я очень люблю и с радостью с ним вместе работаю. Так, вскоре увидит свет новая песня, посвященная Холокосту, которую мы записали в паре с ним. Таким образом, через десятки лет я снова вернулся к еврейской музыке и очень этому рад.

Вы довольно быстро стали популярным. Неужели государственный антисемитизм в Советском Союзе никак не сказался на Вашей карьере?

— Должен сказать, за всю жизнь я ни разу не сталкивался с проявлениями антисемитизма в отношении себя. Взять хотя бы Сталинскую стипендию, которую присудили мне, еврею, на втором курсе Московской консерватории. Я приехал в Москву в 1945 году, сначала учился в консерватории, потом уже писал песни, оперетты. Уже в 1948-м в Московском театре оперетты с большим успехом пошла первая моя оперетта «Воздушный замок». Мне тогда было 24 года, и я все считал, что я молодой композитор. Но так случилось, что меня почти что никогда не называли молодым композитором, потому что, несмотря на молодой возраст, в Московском театре уже шла моя оперетта. А в 1952 году в один и тот же день в Московском театре оперетты шла моя оперетта «Суворочка», а в Оперном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко – музыкальный спектакль «Шумит Средиземное море». И вот за эти несколько лет у меня – такой взлет, получилось уже три спектакля в Москве. Причем они шли не только в Москве, но и по всей стране. Меня уже никто молодым не называл, а говорили уже, что я солидный, потому что рядом шли оперетты Дунаевского, Милютина, для того времени это уже были люди в возрасте, со стажем. Только после того как я написал несколько оперетт, я начал писать песни.

Чем был вызван переход к так называемому «легкому жанру»?

— В то время я очень дружил с выдающимися композиторами. Рядом со мной жили Дунаевский, Милютин, Соловьев-Седой, Фрадкин. В Союзе композиторов я с ними общался, слушал их песни и понял, что песня, которая идет 3,5-4 минуты может иногда дать людям больше, чем симфония, которая идет час, потому что в песне можно выразить очень и очень много. Серьезные песни играют очень большую роль в жизни людей. Песни – это огромный мир. И тогда я начал писать песни.

Первая песня, которую я написал, была на стихи Давидовича и Драгунского и называлась «Теплоход». Я ее написал где-то в 50-е годы, в начале. С того времени прошло полвека, а ее все поют. Я написал ее специально для Леонида Иосифовича Утесова. Сначала я проиграл ее своим товарищам, они ее высоко оценили и сразу определили для исполнения Утесову. Я тогда мало что понимал в песне и засомневался, а вдруг она плохая и мне будет неудобно, если я приду, а он мне откажет. Но они меня убедили, что ему точно понравится и он будет ее петь. Я позвонил Утесову, пришел к нему домой, проиграл эту песню, и он говорит: «Оскар, через две недели по всем радиостанциям будешь слушать, как я пою “Теплоход”».

В то время по радио с утра до вечера передавали не так много песен, часто повторяли, и я за несколько месяцев стал очень популярным композитором, написав всего одну песню. Я сразу почувствовал себя более устойчиво, тем более, вокруг были артисты, все хотели, чтоб я писал для них. В результате я осмелел и начал писать.

Давным-давно (я сейчас подсчитывал, сколько лет назад – около 50-ти) мне позвонили из сада «Эрмитаж», сказали, что там готовится концертная программа, и попросили написать какую-нибудь легкую танцевальную песню. На слова Ольги Фадеевой я очень быстро и легко написал песню и дал ее Гелене Великановой. Это были «Ландыши». После этого я уехал на юг и совсем про нее забыл. Через две недели я получил письмо, где прочитал, что вся Москва поет «Ландыши». Для меня это было как праздник, я так заволновался, что сразу поехал домой. Я хотел послушать, как это все происходит. Я приехал. И действительно на улицах ее пели. То есть популярность просто свалилась на меня: написал «Теплоход», потом «Ландыши» и стал знаменитым.

Как Вы относитесь к современной песне?

— Мне часто задают этот вопрос и думают, что я начну говорить «кошмар», «ужас». Значит, я скажу так: сегодня, на мой взгляд, очень много серых, неинтересных песен, и я к ним отношусь плохо. Но среди этих серых песен попадаются и хорошие, и молодежь их подхватывает, и аплодирует, и танцует под них.

Я считаю, что без настоящей мелодии нет песни. Вот молодежь увлекается «Битлз», но ведь их песни мелодичные, возможно одну от другой отличить, поэтому они и завоевали весь мир. Кстати, и мы, композиторы, испытываем на себе влияние таких групп, как «Битлз». И у нас обязательно появляются современные новые ритмы, ведь жизнь развивается, не стоит на месте.

Теперь хотелось бы отметить, что все чаще можно услышать мнение о том, что композитору необязательно высшее образование, а достаточно хорошего слуха. В результате любители начинают писать песни. Я сам получил очень высокое образование, учился в Московской консерватории и пишу и симфоническую музыку, и балеты и т.д.. И должен сказать по опыту, что когда композитор пишет песни и хочет, чтобы это было настоящее творчество, он должен быть образованным человеком, владеть инструментами.

Если взять классиков: Бетховена, Шуберта, Чайковского, – то они писали не только симфоническую музыку, но еще и песни. И это, должен сказать, настоящие шедевры. С одной стороны, они очень доходчивые и в народе в свое время были популярны, но, кроме этого, они сделаны чистыми руками, высокообразованными людьми, гениальными композиторами. И вот по сравнению с тем творчеством, современное творчество проигрывает. Эта самодеятельность, на мой взгляд, никуда не годится. Надо, чтобы настоящей песней занимались настоящие профессионалы. И хочется, чтобы сейчас появлялись новые композиторы, которые принесут серьезные песни. Когда я говорю серьезные песни, это не значит, что это должна быть какая-то торжественная музыка с насупленными бровями, это может быть и самая танцевальная, какая угодно музыка, но необходимо, чтобы это было настоящее искусство, грамотное и красивое.

Как пример хочу рассказать о таком опыте. Как-то очень много лет назад у Соловьева-Седого, знаменитого композитора, что-то не получались новые песни. И я спрашиваю: «Вася, почему ты молчишь, почему не слышно твоих песен?» Он мне мудро ответил тогда: «Ты знаешь, я не понимаю, каких песен ждут от меня люди, когда я почувствую, что они хотят, чтобы я написал, тогда я напишу». Прошел год-два, он все не писал. А потом создал феноменальный цикл, в который вошли знаменитые «Подмосковные вечера». Это я к тому, что наши композиторы в своем творчестве отражают душу и плоть народа. Надо раньше почувствовать, как живет народ, а потом уже с ним разговаривать. Поэтому, честно говоря, я очень благодарен нашему народу за то, что я и сегодня – я сам понимаю – популярный человек, меня узнают, но самое главное, поют мои песни.

Оскар Борисович, а как складывались Ваши отношения с еврейскими традициями?

— Когда я жил в Одессе, дедушка и бабушка, которые жили с нами в одном доме, придерживались религиозных и национальных традиций, и я с ними. А папа, хирург, был «интернационален». К великому сожалению, я на идиш не разговариваю. Так случилось, что меня никто этому не учил и я праздников не знаю, как и текста молитв на еврейском. Это где-то в моей душе существует, но молиться, как следует, я не умею.

А что касается еврейской общины, я страшно им всем благодарен. Меня выбрали членом совета общины, и я у них бываю на заседаниях, на праздниках. Вот сейчас будет съезд еврейских общин, я тоже пойду. В общем, русская культура – моя родная и национальная, но я бесконечно рад, что постоянно соприкасаюсь с культурой еврейской.

Беседовала Оксана Ширкина
источник-
http://www.jewish.ru/culture/events/2008/02/news994259247.php