Птицы в клетке, 
Звери в клетке, 
А на воле - воронье! 
Это плач по малолетке, 
Это - прошлое мое!   

(Михаил Танич) 
                                         

Бывал ли ты, мой терпеливый читатель, на какой-нибудь обязательной корпоративной вечеринке, периодически устраиваемой на любом предприятии? Провел ли незабываемый вечер в крутом ресторане со своими сослуживцами, лелея в уме приятную мысль, что за все уплачено?!

Вот тогда и оказываешься один-одинешенек среди ивритоговорящей публики и стараешься ничем не выделяться среди своих коллег, коренных израильтян. Сидишь ты за ресторанным столиком, вкушаешь традиционные израильские блюда, находя удовольствие в салате с хасой, от души лакомишься питой с хумусом или тхиной и не брезгаешь даже матбухой. Ведешь неторопливую беседу на производственные темы и чувствуешь себя своим среди своих. И тебя уже не удивляет одна бутылка сухого вина на восьмерых клиентов за столиком, которая к тому же остается недопитой. Ты привычно вкушаешь изделия китайской кухни со сладкими подливами к мясу и нежной лапшой; можешь также уместно вставить словечко, рассказав о последнем путешествии в Хорватию, ведь разговор обязательно коснется путешествий за границу и твои соседи расскажут о незабываемом отдыхе в модных ныне Таиланде или Китае. Но обязательно среди благодушного расслабления и душевного комфорта наступает момент, когда тебя вдруг поразит стрела одиночества и чужеродности. И связана такая минута, как ни странно, не с ивритом и не с израильскими традициями, не с уже привычной тебе кухней, а с обычной застольной песней.

Вот именно в тот задушевнейший миг, в момент наивысшей эйфории, когда вечеринка подходит к самому пику, когда все уселись в тесный кружок, когда появилась вездесущая гитара и понеслась милая песня, в тот самый момент и почувствуешь ты укол прямо в сердце, потому что песни, которые с удовольствием поют твои сослуживцы, ничего не говорят твоему сердцу. И будь ты трижды сионистом, и будь ты четырежды знатоком классического иврита, но вот получить кайф от ивритской народной песни ты никогда уже не сможешь. Потому что ничего не говорит она твоей душе, никакие воспоминания не связаны с ней, никогда не зацепит она твою душу, не вывернет ее наизнанку, не потеряешь ты голову и не заплачешь, уронив голову на нервно сжатые руки.

Вот в такой болезненный момент и пришла мне в голову шальная мысль, что застольная песня есть самый отличительный врожденный национальный признак, если не сказать, опознавательный знак души. Национальный морок, пропитавший твое подсознание; путеводный маяк в океане, прокладывающий путь среди рифов; голубое небо детства, под которым ты произрос; материнское молоко, которое тебя вскормило; домашний хлеб, который ты преломил в отцовском доме.         

Национальные особенности песен

Я терт и бит, и нравом крут,
Могу - вразнос, могу - враскрут,-
Но тут смирят, но тут уймут - 
Я никну и скучаю.                   

(В. Высоцкий)

В 1928 году известный фольклорист и исследователь сказок Владимир Пропп выпустил книгу "Морфология русской сказки". Работа была проделана огромная: по формальным признакам он сопоставил между собой различные сказки, выявил строгую закономерность, определил их структуру.

Если бы появился новый Пропп, который сумел бы однозначно истолковать характеристики народной песни, разложил бы на составляющие тексты, то есть точно сформулировал бы формальные признаки, то нашел бы много общего, сходного и весьма любопытного. Так как народная песня как будто бы собирает или точнее кристаллизует базовые архетипические народные черты и дает возможность отслеживать выращенный в душе причудливый сталлактит.

Оглянитесь вокруг и прислушайтесь к песням разных народов. Мы уже высказали свою заветную мысль, будто бы любимые песни народа есть открытая страница, на которой отчетливо выписана вся его история? Разве не показывают задушевные песни наглядно и выпукло особенности национальной жизни, не выпевают на разные голоса потаенные народные думы, не распахивают настежь секретнейшие двери в подсознание, не отмечают все скрытые от глаз психологические извивы и выверты национальной души?

Попробуйте посидеть пару вечеров среди украинцев, выпить с ними полную чарку горилки, потолковать о жизни и послушать те звонкие песни, которые они хором спивают. Вдумайтесь только: тем незатейливым словам, тем примитивным текстам десятки лет, а может и сотни лет. Зато какую душевную бурю они вызывают до сих пор. Вот теперь вглядитесь в лица тех безыскусных певцов, которые старательно подпевают, полузакрыв глаза и никого не видя. Они как будто опрокинуты в себя, они сейчас принадлежат песне: от души наслаждаются мелодичностью и гармонией, улыбаются старым шуткам, украдкой вытирают набежавшую слезу - и вы поймете, о чем болит у них сердце, почему так тоскует украинская душенька?

Все тот же чудесный месяц сияет на ясном небе, и течет милая ноченька, которую Грицко проводит с любимой в вишневом садочке. Балагурят и задирают все те же друзья - дюжие хлопцы, с которыми так весело что распрягать, что запрягать лошадок. Все та же чернобровая дивчина, что ждет не дождется своего коханого и страстно шепчет слова любви. Не меняется которое столетие и другой обязательный песенный персонаж - добрая старая матушка, которую Иванка как не слушал тогда, так и до сих пор не слушает. По-прежнему нет ничего вкуснее знатных пирогов то с сыром, то с бульбой, то с вишнею. Ну что за прелесть та народная украинская песня, которая и составляют суть и основу всей украинской национальной идеи!

"Распрягайте, хлопцы, коней", "Месяц на небе", "Ой, в вишневом садочке", И с сыром пироги", "Ты сказала в субботу", "Ой, черна, я си черна", "Била меня мать", "Заря моя вечерняя". "Ехал казак за Дунай"

Вспомните, если у вас есть что вспомнить, что пела вам еврейская мама? Какие мотивы в душе еще иногда звучат, а какие за ненадобностью из памяти давно уже выпали?

В еврейской песне уже еврейская матушка льет слезы из-за своего непутевого сыночка. Или ворохнется в душе тоска, ностальгия по маленьким городкам - штейтлам, в которых прошло босоногое детство. Или вспомнится извечное еврейское "счастье", которое почему-то в руки никак не дается: ускользает и сквозь пальцы утекает, и поймать его невозможно; горькое веселье, когда слезы мешаются с улыбкой. Или пожалуется на жизнь бедный еврейский мальчишечка, которому нечего ни есть ни пить и некому пожалеть, и прочие страстные и простые песни, которые пели на идиш наши матери. 

"Фрейлехс", "Тум - балалайка", "Мой штейтале Белц", "Купите папиросы", "Чири-бум", "Мама", "Немножко счастья".

Как вы думаете, чему посвящен, например, французский шансон?

Правильно, вы не ошиблись, - любви. Еще добавьте сюда немножечко ностальгии по ушедшей молодости, по прошлому, разбитое сердце, вечно юный прекрасный Париж и возлюбленную Мишель.

Точно те же мотивы и сюжеты, наивные и до боли близкие, сохранила до нашего времени бессмертная русская народная (авторская) песня или русский романс. И "Очи черные", и "Пара гнедых", и "Ямщик не гони лошадей", и "Хризантемы", "Мой костер в тумане светит"... Как мы видим: в разных песнях действуют весьма схожие любимые песенные персонажи: добрая матушка, строгий батюшка, добрый молодец, красавица девушка.   

А теперь присмотритесь к себе и отметьте беспристрастно, что вы напеваете про себя безотчетно и постоянно, что вы подхватываете, подсвистываете или глухо мычите: "Гори, гори, моя звезда", или "Налейте бокалы, поручик Голицын", или "Темная ночь, только пули свистят по степи"?

Каторжные песни

Отец твой давно уж в могиле, 
Сырою землею зарыт,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит.

И вдруг в какой-то исторический момент покойная народная мелодия или протяжный цыганский романс, выполненный с подлинным художественным мастерством и силой, сменяется гнусавым подвываньем под расстроенную гитару. На сцену выходит неожиданный песенный гость.

Как же среди самых лучших, самых заветных и самых любимых народом незабываемых русских песен выделился один-единственный жанр, который по праву назван "золотым фондом", песнями о главном, тихой гаванью, куда так стремятся зайти наши песенные корабли. Это, конечно, же блатные песни. Отчего же нарушилась песенная традиция, отмеченная нами у многих народов? 

У наивного иностранца, не знакомого с народными русскими обычаями, сразу же всплывает глупый вопрос: "Почему столь специальная тема, казалось бы стоящая на обочине общественной жизни, столь странные герои, казалось бы не вписывающиеся в нормальное течение жизни, так волнуют русскую душу?"

И, действительно, почему?

Как давно и тонко было подмечено, что от тюрьмы и от сумы на Руси никто не застрахован.

В русском сознании тюрьма и каторга - это не просто страшно далекое, богом забытое место, некое терра инкогнита, куда попадают никому не ведомые изгои или жуткие злодеи, преступившие закон, а территория, заселенная знакомыми и близкими людьми, пострадавшими то ли по глупости, то ли по злой воле недобрых начальников. Причем грань, разделяющая свободных граждан от каторжников так ничтожна мала, что перейти ее может любой. Отсюда и получается. что переживания, чувствования, сердечные муки заключенного есть не что-то редкое и экзотическое, а близкое и понятное.

Не будем вдаваться в разбор политических мотивов, не будем вникать в исторические расклады, скажем лишь, что пытку тюрьмой, а то и каторгой прошло множество талантливых представителей всех классов и сословий в дореволюционной России. Потому и получили такое широкое распространение и популярность в народе так называемые тюремные песни.

Известные русские поэты: Некрасов, Я. Полонский, А. Н. Толстой - перехватывают эстафету и пишут авторские песни на популярную тему.     

Хоть и назывались старые тюремные песни по-разному: бродяжьи, каторжные, судебные, арестантские, - но суть-то у них была одна да и тональность схожая.

Интересный факт: не сгинули те старые песни бродяг и разбойников, не потерялись в глухих лесах, а благополучно пережили лихие годы, перешагнули столетия и до сих пор все так же на слуху: "По диким степям Забайкалья", "На Муромской дорожке", "Шумел камыш".

С какой стати, спросим мы знающего читателя, старые каторжные песни прошлого века, вдруг оказались так уместны сегодня, так чутко срезонировали они с современным душевным настроем русского человека? Что они ему напоминает, с чем он их ассоциирует, какую тонкую струну в душе они рвут?

Мы можем только догадываться и высказывать правдоподобные версии, но факт остается фактом: есть нечто в печальном русском пейзаже растворенное, в воздухе носящееся, в национальной ментальности прописанное, на генетическом уровне закодированное, что связывает кровными узами нашего современника с чувствованиями прошлого времени. С дикими глухими завываниями каторжника, с бегством и беспощадной травлей беглеца, с волчьим одиночеством голодного отщепенца, бредущего по тайге, с невыносимым холодом и опустошенностью. Оттого и отзывается благодарным стоном русская душа на те старые песнопения. Оттого и размазывает пьяные слезы по щекам, весь отдавшись "Диким степям Забайкалья", хилый интеллигент в третьем поколении, никогда и нюхавший степных запахов трав, не видевший ничего кроме родного уютного городка, не мотавший срок, не бежавший, не битый батогами, не стриженный наголо, - но как бы тот чужой опыт нутром вбирающий. 

Блатные песни

Их поставили к стенке, мама, развернули спиною.
Грянул залп автоматов, и упали они.
И по трупам невинным, мама, как по тряпкам ненужным,
Разрядив автоматы, три чекиста прошли.

Становится понятно, что чем ближе к нашему времени написана песня, тем сильнее и прочнее ощущается связь ее со складом русского характера, тем точнее она попадает в лад нашему настроению.

Известно, что распространенная в народе тюремная песня после революции не исчезла, не ушла в небытие, а, наоборот, расцвела, получила новый импульс и плавно и неотвратимо трансформировалась в новую форму - босяцкую, блатную, в так называемый жестокий городской романс.

Во главе огромной флотилии известных блатных песен 20-х годов стоит незабываемая "Мурка". Вслед за ней борт о борт плывут в океане времени непотопляемые, захватывающие и душещипательные творения того бурного времени: "Таганка", "На Колыме, где Север и тайга", "Ах, Одесса", "Течет реченька да по песочку", "Как на Невском проспекте у бара", "Серебрился серенький дымок".

Видно так на роду написано, но именно песни изгоев, блатных и преступников, отвергнутых обществом, будь то цыганская песня или городской романс, вызывают наибольший восторг у человека, рожденного на бескрайних просторах Руси. И понять эту таинственную и необъяснимую связь может лишь тот, кто сам неизвестно почему до треска у ушах любит эту отраву. Чтобы заиграла вдруг семиструнная гитара, чтобы знакомый перебор натянул нервы до предела, чтобы вступил тут хриплый фальцет и попал в душевный аккорд ля минор, чтобы заблестела во рту у пацана золотая фикса, чтобы важно задымили папироски, чтобы судьба того фартового паренька из песни, стала тебе важнее собственной жизни - вот тогда и рождается настоящее понятие о Песне.

И снова как когда-то подхватывают поэты - песенники удачно найденную в народе форму и облекают свои авторские песни в блатную одежду.

Юз Алешковский "Товарищ Сталин, вы большой ученый", "Окурочек".

Галич "Белая вошь", "Облака", "Песня о Климе Коломийцеве",

Высоцкий "Ошибка вышла", "Милицейский протокол", "Сгорели мы по недоразумению", "Охота на волков".

Вот в таком виде и лакомится новое русское поколение необлатной романтикой, погружается по уши в шумную пену набежавшей волны.

Так и получается, что такая узкая, но вечно волнующая тема вот уже на протяжении ста пятидесяти лет так бередит душу и отравляет сознание.

Я назвал бы такой спецэффект - наложением ритмов. То есть, говоря языком физики - совпадением амплитуд, которое приводит к страшным разрушениям. А в нашем песенном случае такой эффект приводит к безудержному взрыву эмоций, постоянному интересу именно к специфическим песням определенного жанра.

Ну и как же не наложиться многим смыслам, как не взорваться в подходящий момент, когда столь многое с ней связано, так много в ней спрессовано и сжато: и славная историческая традиция, и множество прекрасных песен и романсов разных авторов, и безумный интерес страждущей сопереживаний публики, и отмеченная нами русская ментальность, и жалостливая русская душа, и, последнее, непреходящая на Руси опасность оказаться за решеткой, на месте песенного героя.

Потому и не удивительно, что в наши дни эстафету подхватил новый русский шансон - все та же знакомая до боли тоскливая песнь о тюрьме. Воспоминания о зоне, о подлецах - вертухаях, о блатной жизни, об одинокой звезде, маняще блеснувшей сквозь решетку.


Автор статьи: Яков Бендерский   http://salat.zahav.ru/ArticlePage.aspx?articleID=1100&categoryID=-1