История песни
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Ужасно шумно в доме Шнеерзона
Ужасно шумно в доме Шнеерзона,
Из окон прямо дым идет,
Там женят сына Соломона,
Который служит в «Капремонт».
Его невеста Сонька с финотдела
Вся разодетая и в пух и прах:
Фату мешковую одела,
И деревяшки на ногах.
Сам преддомком Абраша Дер-Молочник
Вошел со свитою — ну прямо царь!
За ним Вайншток — его помощник —
И Хаим Качкес — секретарь.
А было их четыре брата вместе:
Найтула, Лёва, Хаим и Абрам.
Оставила мамаша им наследство,
А папа взял и умер сам.
И вот на стол подали три графина:
Один — себе с лимонной кислотой,
Второй с раствором сахарина,
А третий сам-себе пустой.
Найтула, Лёва, Хаим живут вместе.
Абрашу они ищут целый год.
Живет Абраша в городе Одессе,
Но как же он без них живет?
И вот собралось все семейство разом:
Нашли себе жену на первый класс.
А вместо свадьбы стали джазом —
Играют кто во что горазд.
Найтула, Лёва дуют на кларнете,
А Хаим, тот втыкает марафет,
Абрам бьет в барабан, как по котлете,
И получился у них квартет.
Ох, а если б мама все это слыхала,
Ох, а если б мама все это слыхала,
Она бы в сумасшедший дом ушла.
Ох, папа бы их взял и застрелился,
Ну а потом сошел с ума!
...Ой, что вы говорите?! Ужасно!
Ужасно шумно в доме Шнеерзона,
Из окон прямо дым идет,
Там женят сына Соломона,
Который служит в «Капремонт».
Блатная песня: Сборник. – М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. - без указания авторов.
Константин Паустовский в повести "Время больших ожиданий" (по другим источникам
- в "Повести о жизни") ошибочно назвал автором слов этой песни известного
одесского куплетиста Якова Ядова, автора
"Бубликов".
Леонид Утесов даже упомянул об этой ошибке в воспоминаниях "С песней по жизни"
(Утесов Л. С песней по жизни. М., Искусство, 1961, стр. 82).
Песня создана в 1920-м году одесским поэтом Мироном Ямпольским в своей квартире
№18 дома №84 на Канатной улице. На этот же мотив поются более поздние песни
"На Молдаванке музыка играет"
о Беломорканале (там
же см. ноты) и
"Вечерний город весь в электросвете".
Из эссе Александра Розенбойма
"Ужасно шумно в доме Шнеерсона..."
(Одесса, не позднее 2006):
"Песни - это не отцовская многотомная библиотека или бабушкин громоздкий
буфет, их легко увезти потому, что в душе место всегда найдется. И разлетелись
одесские песни по разным странам, прижились там, и сегодня из какого-нибудь
ресторанчика, скажем, в Бруклине может вдруг донестись уже полузабытая у нас "Мине
хотелось бы вам песни распевать бы..." или "Ужасно шумно в доме Шнеерсона,/ Се
тит зих хойшех прямо дым идет..."
Местные остряки когда-то не даром. утверждали, что знаменитая фраза Льва
Николаевича Толстого "Все смешалось в доме Облонских" в Одессе звучит не иначе,
как "Се тит зих хойшех в доме Шнеерсона". По словам К.Паустовского эта песня "обошла
весь юг", а старожилы уверяли, что в начале регулярных, многочисленных и
подлежащих тогда "безусловному посещению" собраний публика деревянными голосами
пела "Интернационал", но в конце отводила душу "Свадьбой Шнеерсона" - если оно и
неправда, то хорошо придумано. Во всяком случае, когда 1 апреля 1999 года в
Городском саду Одессы открывали памятником водруженный на постамент бронзовый
стул - один из двенадцати, разыскивавшихся Остапом Бендером, то по окончании
церемонии, выступлений официальных и не очень официальных лиц вроде Михаила
Михайловича Жванецкого, из специально установленного по такому случаю динамика
вовсю грянула "Свадьба Шнеерсона", чему свидетелем был и даю, как говорили в
Одессе, "голову на разрез".
Действительно, песня побила рекорды популярности, долговечности и
продолжительности звучания: двенадцать куплетов этнографически точных реалий
одесской жизни начала 1920 - х годов - "Губтрамот", то есть губернский
траспортный отдел, "деревяшки", сиречь, сандалии на деревянной подошве, в
которых щеголяли горожане вне всякой зависимости от пола и возраста, свадебный
наряд из мешковины, сахарин вместо сахара, а вместо чая "гутеса сушеного настой"
- кипяток, заваренный на сушеной айве...
Звучит тут и музыкальное сопровождение свадьбы: "На подоконнике три граммофона:
/ Один с кеквоком бешено гудит,/ Тот жарит увертюру из "Манона",/ А третий
шпильт дас фрейлехс ид". И это вовсе не гипербола, но самый что ни на есть
бесхитростный молдаванский шик, ради которого, к примеру, подгулявший биндюжник
мог прибыть домой "на трех извозчиках" - на первом восседал он, на сиденье
второго был небрежно брошен парусиновый балахон, на третьем покоился картуз, как
о том любит вспоминать одесский старожил В.С.Фельдман, библиограф, который в
книгохранилище своей университетской библиотеки чувствует себя, по моему,
комфортней, нежели в собственной квартире.
А "населяют" песню старик Шнеерсон с сыном Соломоном, "который служит в
Губтрамот", его "невеста же курьерша с финотдела", гости, танцующие "все в угаре
диком", безымянный дворник и "сам преддомком Абраша дер Молочник/ вошел со
свитою, ну прямо просто царь/. За ним Вайншток, его помощник,/ и Хаим Качкес -
секретарь". Явившись непрошеным гостем и, тем не менее, встреченный с полным
молдаванским пиететом, преддомком ничтоже сумняшеся "налагает запрещенье" на
брак. И произошло то, что не могло не произойти: "Замашки преддомкома были грубы/
И не сумел жених ему смолчать./ Он двинул преддомкома в зубы/ И начали все
фрейлехс танцевать". Нужно сказать, решительным мужчиной оказался Шнеерсон,
поскольку в глазах тогдашних одесситов преддомком, другими словами, председатель
домового комитета, был персоной исключительной значимости и даже опасности. Ведь
именно он заверял всевозможные справки, имел прикосновение к выдаче драгоценных
хлебных карточек, надзирал за распределением жилья, уже переименованного в
жилплощадь... Помимо этого он "брал на карандаш" содеянное и сказанное жильцами
да "постукивал" на Маразлиевскую в Губчека, коей командовал в то время Мендель
Абелевич Дейч, одним из первых награжденный орденом Красного Знамени, и одним из
многих поставленный впоследствии к стенке красной же властью.
А одесский преддомком Абраша дер Молочник из песни "Свадьба Шнеерсона" сродни
своему московскому коллеге Швондеру из повести Михаила Булгакова "Собачье сердце",
блестяще сыгранному потом одесситом Романом Карцевым в одноименном фильме. Но
если учесть, что песня появилась четырьмя годами раньше повести, то первенство в
гротескном изображении этого персонажа, рожденного грустной эпохой, можно
спокойно числить за Мироном Эммануиловичем Ямпольским, который еще в 1920-м году
написал "Свадьбу Шнеерсона" в квартире 18 дома №84 на Канатной улице -
подробности нелишни, поскольку без них даже самая доподлинная история со
временем грозит обернуться легендой.
Он был интеллигентным человеком с высшим образованием, состоял в Литературно -
Артистическом Обществе, Союзе драматических и музыкальных писателей и в
повседневной жизни не изъяснялся на языке своей песни "Свадьба Шнеерсона". Но он
прекрасно знал быт, обычаи, нравы, привычки, жаргон, фольклор одесского
обывателя и, к тому же, в начале 1920-х заведовал городским карточным бюро. А уж
там перед ним проходила "вся Одесса", измученная революцией, гражданской войной,
интервенцией, национализацией, мобилизацией, контрибуцией, реквизицией,
декретами, уплотнениями, облавами, обысками, арестами, налетами, митингами и
собраниями, голодом и холодом, безжалостно, что называется по живому,
разодранная на "работающих", "неработающих", "совслужащих", "не совслужащих", "трудовой
элемент", "нетрудовой элемент"...
И двадцативосьмилетний Ямпольский написал "Свадьбу Шнеерсона", искусно
стилизовав ее под фольклорную песню, каковой она, в сущности, и стала с годами,
совершенно "оторвавшись" от автора. Во всяком случае, в первом издании любезной
сердцам одесситов повести "Время больших ожиданий" К. Паустовский уже приписал
ее Я. Ядову, равно как и якобы появившуюся потом песню - продолжение "Недолго
длилось счастье Шнеерсона", которая, в общем-то, вполне соответствовала бы тому
непредсказуемому, если не сказать сумасшедшему, времени. Но одесские старожилы,
знатоки и ревностные хранители прошлого, тотчас же забросали его письмами с
поправками, просьбами и категоричными требованиями восстановить имя автора песни,
неотделимой от Одессы их далекой молодости, как аромат старых акаций на Малой
Арнаутской улице после тихого майского дождя. А Изабелла Мироновна, которая
любезно разрешила мне когда-то переписать текст песни из чудом сохранившейся у
нее отцовской тетрадки, решительно отвергла версию о продолжении "Свадьбы
Шнеерсона". И, поскольку все остальные, в частности, колоритная "На верху живет
сапожник,/ На низу живет портной" забылись, остался М.Э.Ямпольский, по сути,
автором одной песни".
источник- http://www.a-pesni.golosa.info/dvor/zenchneer.htm