9 марта 1956 года в Тбилиси расстреляли многотысячную демонстрацию

Было 7 марта. В полдень мы встретились с Лёвой, и ноги сами  привели нас к тупику Сулхан-Саба. В  глубине его располагалось неприметное здание – городская турбаза, куда, как магнитом, тянуло всех сололакских парней. (Это один из старых районов Тбилиси, у подножья горы Мтацминда.)Маячить у самой турбазы считалось неприличным, но на углу тупика с утра до вечера всегда мыкалось несколько молодых людей. Все одетые по тогдашней моде – «белый верх – черный низ» – накрахмаленные рубашки, туго затянутые в узкие, отглаженные до остроты лезвия чёрные брюки. Похожие на матадоров, они лениво переговаривались, курили одну за одной «Приму» или «Курортные», терпеливо ожидая своего шанса. «Охотничий сезон» был открыт с 1 марта, когда турбаза стала заселяться туристами из России. Туристками!! Улыбчивыми, непринуждёнными, притягательными. Такими непохожими на утончённых, но капризных и неприступных местных красавиц… Спрос превышал выбор, и, если вкусы нестерпимо совпадали, вспыхивали драки.
Одетые «не по форме» мы встали неподалеку. К нам не цеплялись. Лёву слишком хорошо знали. Его мог побить любой из здешних «матадоров», а вот что из этого выйдет дальше, не смог бы угадать никто. В облике рыжего херувима жил непредсказуемый псих…
Солнце закрыли тучи. Погода портилась. Туристок не было и в помине. И вскоре на углу тупика остались лишь мы двое. Начал моросить мелкий холодный дождь. «Дичь» не шла, мы мокли и мёрзли, и мой приятель, благовоспитанный сын еврея–дантиста, буркнул: «С меня  хватит! Лично я – домой».
Оставшись один, я решил последовать его примеру, но вдруг безумно захотелось горячего «греческого» хлеба с его хрустящей коркой... Спускаясь к булочной, я услышал странный, ритмичный гул голосов, доносившийся со стороны проспекта. Он нарастал. Забыв о греческом соблазне, я свернул за угол… По Головинскому проспекту, во всю его ширину, двигалась колонна молодёжи с огромным портретом Сталина, скандируя по-грузински  «Слава великому вождю!».
«Студенты», – сказал кто-то. 
Я тут же вспомнил то, о чём уже два дня гудел весь город. После недавнего закрытого письма о культе личности в вузах забузили студенты. 5 марта, в годовщину смерти вождя, Тбилисский университет бросил открытый вызов власти. Под лозунгом «Не допустим критики Сталина!» разразился бурный митинг студентов и преподавателей. Как ни странно, власти митинг не разогнали. Никого  не тронули. За Университетом последовал Политехнический …  И вновь обошлось без репрессий. Ну и пошло-поехало! 
Грузины – нация самолюбивая. До крайности. Жаждой независимости одержимы всегда. Власть над собой не любят традиционно. Всегда и любую. (Впрочем, кто её любит!) Ну а «московскую» – тем более!… Хотя жилось им тогда много лучше, чем любой другой нации, включая русских. Благодаря дотациям центра и, конечно же,  фантастическому изобилию природы. Что уж говорить о поистине «золотых» курортных зонах Черноморского побережья – этого, дарованного Богом, безостановочного станка для печатания денег…
В Грузии всегда жили широко, хлебосольно. Тбилиси называли «маленьким Парижем». И  не только за ажурную красоту его «модерна» начала века, но и за сам стиль «светской» жизни. Хоть и несколько  показной, порой чрезмерно. Особенно «на выезде». И известный анекдот про грузина, давшего швейцару «на чай» астрономическую советскую сотню, и небрежно бросившего: «Палто нэ нада», рождён не на пустом месте…  То, что в Тбилиси, да и в остальной Грузии, так вальяжно жили далеко не все, можно было легко догадаться, очутившись, скажем,  в рабочих кварталах. Лишь много позже в России это узнали из «Мимино» и других грузинских фильмов… 
Но «письмо» сорвало все шлюзы!
Потом многие откровенно признают: дело было не в Сталине. В уязвлённом самолюбии. В страшном ударе по обострённому национальному достоинству. Святой или демон, он был свой – грузин!
(Вряд ли в этом революционном порыве кто-то вспомнил, что в бланке последней переписи населения, в графе «национальность», он записал себя русским.)
…Колонна по пути разрасталась –  вливались прохожие,  молодёжь, вечно торчащая на Руставели. Проспект стал бурной людской рекой. Дойдя до площади Ленина, где за надёжной спиной Ильича укрылся Исполком горсовета, колонна остановилась. Портрет прислонили к памятнику Ленину и стали скандировать: «Ваша Сталин! Ваша Берия!» («Ура Сталин! Ура Берия!»)
Пристально вглядываясь в каждого, вождь лукаво улыбался в усы. Родной и добрый!
(Невозможно даже представить, как известный художник Михаил Нестеров на телефонный вопрос Сталина, когда он сможет приехать в Кремль, чтобы написать его портрет, мог ответить: «Я не смогу. Мне уже давно не нравится ваше лицо». Этот эпизод описан в книге Даниила Гранина «Причуды моей памяти».)
Дождь усилился, но народ продолжал прибывать. Вскоре вся площадь стала одной бурлящей,  гудящей массой…
Пятница, 9 марта, стала критической. Занятия в школах и вузах отменились сами собой. Пробиваясь сквозь треск глушилок, вражьи голоса сообщали о массовых манифестациях протеста, вызванных отменой Дней памяти Сталина.
…Несмотря на требование отца остаться дома, я отправился на Головинку. Хотелось увидеть, что происходит. Наткнулся на ребят из школы. Они собирались на набережную, к монументу Сталина, где был второй эпицентр волнений. Но идти туда мне не хотелось – такие же митинги шли по всему городу. И совсем  рядом – на площади.
…Грузины – нация артистичная. Лицедей живёт в каждом. И происходящее на улицах обрело театральность. Как водится, с элементами фарса. На Руставели появился грузовик с ряжеными – «революционными солдатами и матросами». Среди воинственно застывших, перепоясанных пулемётными лентами «матросов» стояли в обнимку гримированные Ленин и Сталин. «Ильич» в чёрной кепке знакомым жестом вытягивал руку и выкрикивал: «Слава великому Сталину!» Толпа вторила заклинанию. Усатый преемник в долгу не оставался. И снова – тысячеголосое эхо.
Грузовик внезапно тормознул. Вожди, чтобы не упасть, вцепились друг в друга. Выругались. И обнялись снова.
Балаган продолжался.
… Портреты вождя на ветровых стёклах ошалело гудящих машин. Крики «Ленин – Сталин!»  Затем и – «Мао Цзэдун!»  В эти дни в Тбилиси гостил маршал Чжу Дэ. Решили: соратник великого Мао должен вступиться за честь Генералиссимуса! Колонна в несколько тысяч человек двинула в Крцаниси (правительственная резиденция в пригороде, на берегу Куры). С флагами и с песней «Сталин и Мао слушают нас...». Страсть к пению у грузин ничем не отобьёшь. Всех слов марша не знали, но те, что звучали,  наполняли  сердца решимостью.
Наконец дошли до резиденции…
И тут есть две версии.  По одной – выглянув в окно, где гремело «Москва-Пекин!..» и «Чжу Дэ!, Чжу Дэ!», прославленный воин, которого охранял чуть ли не полк, изрядно перепугался. Комполка объяснил прибывшим, что у маршала прихватило сердце и аудиенции не будет. Петицию же он передаст сам. Вокал свернули. Колонна вернулась в город. С досадой, но и с верой в успех. (Не на этот ли случай у Мао: «От поражения к поражению и так – до окончательной победы»?)
Но есть и другая версия – толпа всё же снесла ворота и ворвалась во двор. Лишь там была остановлена уговорами и компромиссом: петицию маршалу передали сами прибывшие. И Чжу Дэ якобы всё же выступил…
Не знаю. Но склонен верить второй.…
…Тбилиси напоминал гигантский базар – пёстрый, орущий, жестикулирующий. Митинги вспыхивали всюду. Самый накалённый гремел на центральной площади. Флаги, плакаты «Долой Хрущёва, Микояна, Булганина!», «Реабилитировать Сталина и Берия!»», лики вождей. Оды и песни о Сталине. Речи и воспоминания...

Понять, что говорили выступающие, было почти невозможно – поток бессознательного!  Внятно лишь Имя.  Но они взвинчивали себя до хрипа, чуть не до слёз, и психоз этот мгновенно передавался всем на площади. Толпа выдыхала криком. Ораторы на трибуне мелькали, как в ускоренной съёмке. Выскочив и прокричав своё, исчезали. И едва ли не каждый второй успевал признаться, что «лично выполнял задание Иосифа Виссарионовича». Вылез на трибуну даже наш школьный военрук. Немолодой фронтовик, он как-то в хинкальной поведал нам, 16-летним фавнам, свою байку о войне: про случайный роман с красавицей немкой где-то в Германии. На наше жадное «дальше, дальше!» он педагогично ответил, что никакого «дальше» не было...  Не помню, что он кричал с трибуны. Наверняка тоже выполнял «личное  задание». Но мы-то знали –  не выполнил…
На трибунах,  невесть откуда, выткались «делегаты» из Киева. «Вся Украина бурлит!» – клятвенно заверяли они. Кто-то размахивал телеграммами: сообщают из Ленинграда, из Прибалтики – там тоже готовы выступить в поддержку Грузии… В сами депеши никто уже  не заглядывал.
Площадь вскипала. Взвинчивались требования. От опровержения клеветы до отставки Хрущёва и замены его верным сталинцем Молотовым. Дальше – больше: немедленно вызвать сюда и поставить во главе Грузии, вместо «московского» Мжаванадзе, сына и наследника вождя Василия Сталина!
Всё это надо было сейчас же, немедленно сообщить мировым агентствам! Передать в ООН!  И послать срочную телеграмму Молотову – с поздравлением по случаю  дня рождения  и с просьбой возглавить страну. В 10 вечера собравшиеся на площади направились к Дому связи.
…Цепь солдат стояла на нижней ступени широкой лестницы Дома правительства, держа наперевес карабины с примкнутыми штыками. Такая же цепь – у колонн Дома связи. А толпа напирала. Она уже была охвачена той неудержимой шизофренией, которая делает её единой, многоголовой, многорукой и неуправляемой сущностью. Обезумевшим зверем.
Сначала я оказался в массе, двинувшей на Дом связи. Офицер хрипло уговаривал разойтись по-хорошему. Предупреждал, что откроет огонь. Но первый выстрел раздался из толпы. В него. И солдаты, укрывшись за толстыми колоннами, сразу ответили огнём. Раздались крики, и кто-то упал... Потом, уже после всего, выяснилось – очереди попали не только в толпу, но и в окна  ресторана гостиницы «Тбилиси», напротив. Там  были люди…
Внезапно откуда-то возникли бронемашины…
Солдаты и бронемашины двинулись к набережной, оттесняя людей к реке и загораживая отход. Сам я этого не видел, но рассказы одноклассников, соседей, и других очевидцев, в их числе и моего ныне доброго знакомого журналиста Валерия К., совпадают до мелочей…  Кого-то столкнули в воду с высокой набережной. Кто-то, спасаясь, бросился в реку сам. В обоих случаях не разбиться там очень трудно, а доплыть в ледяной воде до места, где можно выбраться на берег, – шансов мало. Говорят, кому-то удавалось. В миг смертельного выбора человек способен на невозможное…
Толпа, отхлынув от Дома связи, развернулась к Дому правительства, и я поневоле оказался перед самой цепью. Растерянное, белое как мел лицо молоденького лейтенанта, который что-то кричал солдатам. Расширенные от ужаса глаза солдатика, на штык которого меня несла напирающая сзади толпа. Он отчаянно пытался не воткнуть его, даже попятился... Затем отступила на пару ступеней и вся цепь. И в этот момент раздался сухой треск очередей. Но стреляла не цепь. Кто- то крикнул: «Это с крыши!» Я задрал голову, но тут же получил сильный толчок в спину – длинный худой парень крикнул:  «Ложись, дурак!» Вместе с другими я упал лицом в асфальт. Но страха ещё не было. Не могло же всё это быть правдой! И лежать вот так, распластавшись, глупо. Я толкнул в бок лежавшего рядом длинного: «Может, рванём...» Он даже не обернулся. Ну, как знаешь... И я стал приподниматься. Тогда и увидел. По его рубашке, наискось через спину, расплывалась тёмная полоса... Потом  заметил и другие тела.... Началась паника. Давя и сшибая друг друга, люди пытались бежать, но толпа оказалась слишком плотной. И для тех, наверху, мы были идеальными мишенями. Снова раздались очереди. Крики, стоны… Чья-то рука вдруг выдернула меня из этой мясорубки, и втолкнула в арку Грибоедовского драмтеатра … Не представляю, как отец  нашёл меня в  обезумевшей толпе…

Около полуночи за окнами раздался странный грохот. И почти тотчас наш старенький, но мощный приёмник «Нева» (бывший «Komandor» с растянутым 19-метровым диапазоном) прохрипел с английским акцентом: «В Тбилиси вошли танки. Улицы простреливаются.  Счёт убитых идёт на сотни…»
…Время часто меняет наши оценки людей и событий. Тайное становится явным, многое меняется местами. И показной кураж, когда на миру и смерть красна, вдруг уступает внезапному решительному поступку нерешительного человека.
Тогдашний лидер Грузии Василий Мжаванадзе… Нелюбимый всеми «ставленник Москвы», он с трудом говорил по-грузински. Над ним издевались, когда он, сначала по-русски, а затем на своём ломаном грузинском, пытался успокоить разъярённую, одержимую толпу молодёжи… Надо было иметь мужество, чтобы выйти к ней!  Но ещё большее  – для поступка, о котором тогда мало кто знал. Получив приказ из Кремля любыми средствами задавить антисоветские митинги, арестовать и судить студентов-активистов, он категорически отказался его выполнить.
…Партией всегда руководили не ангелы. Не был им и генерал-лейтенант Василий Мжаванадзе. И к нему у грузин свои счёты. Как и ко всем остальным. Но, вспоминая о нём сегодня, актёр Кахи Кавсадзе (Абдулла из «Белого солнца пустыни») сказал просто: «Он был добрым человеком…»
Мжаванадзе  не перешёл Рубикон.    Тогда за дело  взялись военные.
… Утром, 10 марта,  город был девственно чист. Ночью шёл дождь. Кровь с проспекта Руставели смыло. Задержанных выпустили. «Заря Востока» вышла с редакционной статьей о националистическом характере массовых выступлений. Приказом № 14 начальника тбилисского гарнизона в городе ввели военное патрулирование. Запрещалось собираться  на улицах группами.
Так длилось несколько дней. Потом, наплевав на запрет,  молодёжь снова начала «биржевать» – собираться в привычных местах: обменяться впечатлениями, небрежно рассказать о своём боевом участии и  просто убить время.
Энергию бунта исчерпали надолго.
…А на угол Сулхан-Саба вернулись  «матадоры».  Их энергия была неизбывна!