Домой    Юности честное зерцало    Светская жизнь и этикет      Продолжение правил светской жизни и этикета

  Форум       Помощь сайту     Гостевая книга     

Несвоевременные мысли по поводу и без...

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29



Деньги на ветер

   
Председатель Совнаркома РСФСР Владимир Ленин (четвертый слева) беседует с делегатами Второго конгресса Коминтерна 30 июля 1920 года  
   
 
Народный комиссар по военным и морским
делам Лев Троцкий обращается к участникам Третьего интернационала в Москве в декабре 1921 года
 
   

2 марта 2009 года исполнилось 90 лет со дня учреждения III Коммунистического Интернационала (Коминтерна), который должен был подготовить и осуществить мировую революцию. Революции не получилось, хотя средства на нее были потрачены изрядные

Недавно Московский горком КПРФ разместил на своем сайте статью «Три интернационала», заканчивающуюся призывом: «Возрождение Коминтерна – это наша задача в части выполнения ленинских заветов. Сегодняшняя действительность ставит вопрос предельно жестко: или всеобщая гибель при условии полного торжества ультраимпериалистического мироустройства, или развитие мирового революционного процесса с новым Коминтерном во главе. Третьего не дано. Дело за нами». Прежде, чем приступать к созданию IV Коммунистического Интернационала, не худо бы подсчитать, во что нашей стране обошелся предыдущий.

Не счесть алмазов
Документы о III Интернационале хранятся в Российском государственном архиве социально-политической истории. По замыслу учредителей, Коминтерн должен был финансироваться за счет средств входивших в него компартий. Но у тех денег не было. Сразу после первого конгресса коминтерновцы обратились за помощью к РКП(б). Ленин, Зиновьев, Троцкий сочли за честь пойти им навстречу. Мечтая о мировой революции, большевики решили приблизить ее с помощью щедрого финансирования. Уже в марте они выделяют Исполкому Коммунистического Интернационала (ИККИ) миллион рублей, в мае – 3 миллиона, далее эта сумма увеличивается до 10 миллионов. С апреля по август ИККИ получил: от ЦК РКП(б) 6 млн 340 тыс. рублей; из секретного фонда Ленина – ценности на 3 млн 528 тыс. рублей; из Госбанка валюту – 8 тыс. и 50 тыс. шведских и австрийских крон, 125 тыс. и 77300 немецких и финских марок. Осенью Скандинавское бюро получило от ИККИ миллион рублей и ценности, за которые выручили 60 тысяч крон.
Пару слов о «ценностях» – ювелирных изделиях, украшенных крупными изумрудами, рубинами, сапфирами, бриллиантах весом от 5 до 50 карат. Большевики точной оценкой их не утруждались, оценивали «на глазок». К примеру, драгоценные камни, полученные товарищем Томасом (Яков Рейх) для компартии Германии, по документам стоили 300 тыс. рублей. Хотя, по воспоминаниям Рейха, из подвалов Кремля он вынес «полный чемодан» драгоценных камней. Даже если предположить, что чемодан был небольшой, то войти в него могло не менее 3 килограммов. Ценности фантастические! Для балканских коммунистов выделили драгоценностей на миллион рублей.  
Вывозили ценности, как правило, контрабандой: у ИККИ был умелец, который заделывал их в обувные подметки, днища и стенки чемоданов, в банки с вареньем и медом. Некоторые агенты Коминтерна относились к доверенному им драгоценному грузу легкомысленно. В 1919-м году в США драгоценности вез некий Бородин. Подозревая, что за ним следят, он попросил попутчика-австрийца доставить его чемоданы в Чикаго. Ищи ветра в поле! У дамы, переправлявшей в Стокгольм два чемодана с камнями, один украли финны. Были случаи, когда вместе с камнями исчезали и сами агенты Коминтерна. Так с двумя крупными рубинами для компартии Франции в Германии пропала из виду люксембургская журналистка. Ходили слухи, что вскоре дама купила поместье.
В 1920 году создается бюджетная комиссия ИККИ, занимавшаяся распределением средств. Но при знакомстве с ее документами подсчитать, сколько Коминтерн тратил в год, практически невозможно. Во-первых, вдобавок к официальному бюджету ИККИ то и дело получал дополнительные ассигнования. Во-вторых, финансирование Коминтерна, как и его бухгалтерия, были двойными: легальными и секретными.
Сколько потратил Коминтерн на I Съезд народов Востока (Баку, 1-8 сентября 1920 г.), установить не удалось из-за отсутствия финансовых документов. Европейцы, а их на съезде было большинство, оказались недовольны бытовыми условиями, что вызвало справедливое возмущение старых большевиков, мол, зажрались вы, ребята. А ревизор из Рабоче-Крестьянской инспекции возмущался: «Плата (за одного) извозчика доходит до 50 тыс. рублей в день. Итальянцы и восточники до того избаловались, что не могут несколько шагов без извозчика пройти».
В Москве в 1920 году для коминтерновцев были созданы все условия. Руководство ИККИ вначале поселили в Кремле, позже предоставили прекрасные квартиры в Доме правительства. Рядовые сотрудники, задержавшиеся в Москве делегаты конгрессов и заграничные гости жили в гостинице «Люкс» на Тверской. По ордерам и мандатам получали белье дамское и теплое, шелк, куртки меховые, галоши, валенки и бурки, туфли домашние, брюки, галстуки, часы карманные, портфели-чемоданы и даже носовые платки. Несмотря на царящую в стране разруху бесплатный быт здесь наладили неплохо: бельишко – «постельное и тельное» отдавали в стирку, имелись швейная и сапожная мастерская, а также столовая. Согласно рассекреченному финансовому отчету, в ней с октября 1920 по 1 марта 1921 год ежемесячно бесплатно столовались «105 делегатов, 320 сотрудников, 40 рабочих». В финотчете перечисляются выданные в пудах: куры – 123, сливочное масло – 794, мясо копченое – 554, кофе – 64, конфеты – 369, рыба – 256, мука пшеничная – 800, хлеб белый – 715, мед – 13. А еще коминтерновцы съели 11 пудов консервированной рыбы, 1911 банок консервированных овощей, вволю полакомились сардинами, икрой, сыром, яблоками, свежими огурчиками и яйцами. Только колбаски и сгущенного молока досталось всего по пуду.
Во что Коминтерну обходилась комфортная и сытая жизнь его членов, подсчитать нельзя – стоимость продуктов, одежды и пр. в финансовом отчете не указана.
Большинство компартий тратили деньги Коминтерна без всякой экономии. К примеру, в феврале 1921-го Томас привез в Германию 25 млн марок и драгоценности на 37 млн рублей. Но уже в июне компартия Германии (450 тыс. человек) не имела денег даже на почтовые марки. «Некоторые товарищи прямо и открыто говорят, что как только у партии не будет субсидий от Коминтерна, то она распадется, ибо все теперь работают, рассчитывая на жалование», – сообщала Ленину Е. Стасова. Пришлось выделить еще 50 млн марок.
В июне-июле 1921 года в Москве прошел III Конгресс Коминтерна. Финансирование конгрессов также было тайной за семью печатями. Но кое-что об этой статье расходов удалось узнать из докладной записки отдела международных связей (ОМС) ИККИ о выдаче путевого довольствия делегатам III Конгресса. Документ, подписанный заведующим ОМС Осипом Пятницким, имеет гриф «весьма секретно». Предыстория его такова.
После закрытия конгресса заместитель наркома финансов А. Альский прислал запрос в ИККИ по поводу финансирования его делегатов. Ему стало известно, что они обменивали часть валюты, полученной на дорогу домой, и на эти деньги скупали на рынках золото: «У нас голодают рабочие и крестьяне. Целые тучи беспризорных детей торгуют ради куска хлеба на улицах и вокзалах… Такое преступное… отношение к делу со стороны не вполне сознательных тт. из числа делегатов дальше продолжаться не может. Необходимы меры решительные, вплоть до обысков у отъезжающих. Горя не будет, если таким путем будут разоблачены примазавшиеся ради наживы типы».
В докладной записке Пятницкий указал суммы, выданные иностранцам. 450 европейцев и представителей компартии США получили: 9 млн 976 тыс. марок, 13 тыс. 800 крон, 400 фунтов стерлингов, 6400 долларов. Суммы вполне объяснимы, если учесть, что многие депутаты добирались в Россию через несколько стран, где они жили по нескольку дней. Многих делегатов разыскивала полиция за участие в мартовском восстании, и чтобы их не арестовали, они были вынуждены изображать из себя зажиточных буржуа. Им нужны были деньги на приобретение паспортов, оплату виз, продовольствия, гостиниц, средства передвижения, носильщиков.
По свидетельству Пятницкого, «делегатам деньги выдавались на дорогу в день отъезда, а потому они не могли эти деньги менять в Наркомфине на советскую валюту и еще закупать золото и серебро. Возможно, что некоторые делегаты меняли деньги иностранные на русские сейчас же как они приехали в Москву». В общем, золото коммунисты скупали на свое жалованье, читай, на средства Коминтерна. Во избежание международного скандала задерживать никого не стали. Бумаги Альского и Пятницкого секретарь РКП (б) В. Молотов отправил в секретный архив.

Тратьте миллионы!
Летом 1921 года начался голод в Поволжье, Приуралье, на Кавказе, в Крыму и части Украины. Зимой 1921–1922 годов голодали 40 миллионов человек. По подсказке Ленина Коминтерн призвал рабочих отчислить однодневный заработок для голодающих России, но затея успеха не имела. Шведы в 1921 году сообщали, что помощь голодающим русским товарищам, к сожалению, не так значительна, как этого хотели бы, ссылались на трудности, вызванные мировым кризисом: «Все дали охотно бы – но не могут – собственный желудок требует пищи». Шведы пытались организовывать сбор средств на устраиваемых коммунистами праздниках, базарах, литературных и музыкальных вечерах. Народ посещал их охотно, но результаты были конфузными – в 7 населенных пунктах едва собрали… 530 крон. Тогда как от Коминтерна шведские коммунисты получили в 1921-м году 300 тыс. крон.
Официальный бюджет ИККИ от голода не похудел: в 1922 году он составил 2 млн 897 тыс. 578 рублей плюс 2 млн 950 тыс. 600 золотых рублей. Да еще в апреле Политбюро выделило резервный фонд в 400 тыс. золотых рублей. Было на что раздувать пожар мировой революции. Но в ИККИ то и дело приходили письма из-за рубежа, где описывалось катастрофическое финансовое положение компартий. Многие из них в надежде на щедрость Коминтерна накапливали миллионные долги. Средства по большей части тратились на содержание партийных функционеров и агитационную работу, организацию митингов, забастовок и саботажа, реже – на закупку и транспортировку оружия. Большевистские вожди призывали денег не считать. «Умоляю вас, не экономьте. Тратьте миллионы, десятки миллионов», – призывал Ленин члена секретариата ИККИ А. Балабанову, работавшую в Стокгольме.
Большевики верили, что до победы революционного движения в Европе рукой подать, но на его поддержку, на содержание коминтерновских пунктов и бюро, оплату расходов на командировки требовалась валюта, а ее катастрофически не хватало. В марте 1922 года, в разгар голода, Лев Троцкий настаивает на скорейшей продаже коронных драгоценностей и ценностей, изъятых у церкви: «Для нас важнее получить в течение 22-23 г. за известную массу ценностей 50 мил., чем в 23-24 г. получить 75 мил. Наступление пролетарской революции в Европе хотя бы в одной из больших стран застопорит рынок ценностей: буржуазия начнет вывозить и продавать, рабочие станут конфисковывать и пр. и пр. Вывод: спешить нужно до последней степени».
В 1920-е годы при Коминтерне создается ряд организаций и учебных заведений, которые финансировались за его счет: Коммунистический интернационал молодежи, Красный интернационал профсоюзов, Международная организация рабочей помощи (Межрабпом), Международная организация помощи борцам революции, Крестьянский интернационал, Военная школа, Международная ленинская школа, три коммунистический университета: нацменьшинств Запада, трудящихся Востока и трудящихся Китая, Международный аграрный институт...
Межрабпом, например, – организация, призванная оказывать помощь бастующим рабочим по всему миру, – одевала 105 своих сотрудников с иголочки, посылала их в зарубежные командировки; с купеческим шиком принимала зарубежных гостей. По первоначальной задумке Межрабпом должен был сам зарабатывать деньги, для чего ему передали ресторан, несколько совхозов, обувную фабрику, разрешили завести строительное бюро и издательство. Но фабрика обанкротилась, совхозы дохода не приносили. В 1921-22 годах Межрабпом получил от разных организаций и Красного Креста продукты, одежду, медикаменты и распределил их. На складах одного из отделений Межрабпома в голодный 1922 год ревизоры обнаружили большие запасы дефицитных продуктов. В 1924 году организация занялась куплей-продажей: на внутреннем и внешнем рынке продавали «коровью шерсть, сарлычьи (коровьи) хвосты, коровяк (навоз), волос, гривы, канаты, лимоны». Какую прибыль приносила продажа коровьих хвостов, непонятно, но деньги в распоряжении Межрабпома имелись немалые, и тратились они с размахом. При проведении ревизии в Московском отделении Межрабпома комиссия ВСЦПС и Центросоюза установила, что за рубежом товары закупались «по ценам в три и более раза выше цен московского рынка, не считая расходов по фрахту, пошлинам», и обнаружила на складе большую недостачу.

Еще один из 12-ти стульев
В сентябре 1921 года до Ленина дошли слухи о финансовых злоупотреблениях отдельных агентов Коминтерна. В секретном письме, которое ЦК РКП (б) должно было довести до сведения членов партии, работающих за границей, Ильич обещал за злоупотребления деньгами, за попытки создать себе лучшие условия жизни, за утаивание подробностей расхода средств исключение из партии и «ошельмование в прессе» как воров и изменников. Всякий получающий деньги, должен являться в Москву для отчета каждые три месяца. В конце декабря заведующий ОМС Пятницкий едет в Европу для проверки расходования средств. По результатам его проверки в июне 1922 года призвали к ответу представителя Коминтерна в Италии Н. Любарского. Тот нарушил порядок использования валютных средств; не представил финансовых отчетов по ряду крупных расходов; уезжая из Италии, оставил жене 150 тыс. лир, не согласовав это с ИККИ. За эти прегрешения Любарский был исключен из РКП (б).
Проверка в Берлине, где на раздаче 122 млн марок трудился ставленник Ленина и главы Коминтерна Г. Зиновьева товарищ Томас, также выявила крупную недостачу. По свидетельству О. Пятницкого с августа 1921 года Томас перестал присылать отчетные документы: «Томас не вел переписку с Бюджетной комиссией, так как хотел использовать хаос, существовавший в Москве». Из ОМС сообщили, сколько денег за ним числится. Так, через Мирова-Абрамова были переданы 8 млн марок. Но Томас заявил, что этих денег не получал. В феврале 1922-го, когда Пятницкий в очередной раз прибыл в Берлин, Томас сказал, что 8 млн он передал в Франкфуртский фонд. В марте, приехав в Москву, он сообщает, что нашел 8 млн... спрятанными в стуле. В ноябре Томаса вызвали в Москву, но он ехать отказался, подал в отставку, ссылаясь на здоровье. Но в феврале 23-го все-таки появился в России.
На заседании Комиссии ИККИ по делу Томаса ознакомились с секретным заключением Пятницкого: «Томас не отрицает, что им было получено для молодежи 785000 марок, из которых он выдал только 500000. КПГ получила на 1412000 марок меньше, чем указывалось в отчетах Томаса. Что касается сумм, выданных Чехословакии, то нет никаких подтверждений в получении их. <...> 10 миллионов марок, которые перевел Литвинов, Томас в свой приход не вставил. Курсовую разницу (около 5 миллионов марок), полученную при падении курса немецкой марки в приход не внес (Томас должен был выплатить ее партиям. – Т.Б.)».
Комиссия вынесла следующее решение: «Найдя объяснения т. Томаса неудовлетворительными, Комиссия… констатирует крайне легкомысленное отношение со стороны т. Томаса к пролетарским деньгам, а потому рекомендует Коминтерну впредь воздержаться от поручений т. Томасу дел, связанных с денежными операциями… Принимая во внимание все вышеизложенное, Комиссия находит, что в денежных делах т. Томас не заслуживает доверия».
По-хорошему, за такую фантастическую недостачу на Томаса следовало завести уголовное дело. Но за него вступились Г. Зиновьев, Н. Бухарин и К. Радек: «Мы знаем его как лично честного человека, великолепно поставил дело издательства Коминтерна. (В 21-м году Томас потратил на издательскую деятельность более 10 млн марок, а прибыль получил около миллиона. Все арендуемые им склады были забиты книгами, которые надо было распространять. – Т.Б.). Позвольте Томасу остаться для работы, на подкрепление пошлем спеца, партийного товарища, он устранится от денежных дел. Пусть Крестинский доследует дело в Берлине. В случае документальных доказательств преступной деятельности снимем и предадим суду».
В июле 1923 года в Берлине разбор дела Томаса вела другая комиссия ИККИ. Пятницкий потребовал, чтобы Томас документально доказал, что с его стороны не было злоупотреблений. Но тот перешел в наступление, мол, он никогда не утверждал, что у него бухгалтерия на высоте: у него в 1921 году приход был 123 млн марок, а роздал он 122, тогда же вложил во Франкфуртский фонд 50 млн марок; операции с 75 млн марок он провел в течение 10 дней. При такой напряженной работе до отчетности ли ему было? Пятницкий пытался выяснить, сколько денег получил Томас за проданные ценности, но ответа так и не добился. Известно лишь, что от советского торгпредства за ценности, стоимостью 40 млн марок, Томас получил 16 тыс. 840 долларов.
Членов Комиссии интересовала лишь история «с прятками» 8 млн марок. Томас преподнес новую версию: он-де нашел их в «черном» столе, а для чего прятал, не помнит. «Может быть, вы временно спрятали деньги, потому, что желали создать тайный резерв на случай возможной неаккуратности денежного снабжения со стороны ИККИ?» – деликатно подсказывали члены Комиссии. «Ни-ни, даже мысли такой не было», – ответствовал лихой финансист.
Обвинение в присвоении 5 млн марок комиссия отмела, мол, в спешном порядке это вряд ли возможно было сделать. О деньгах, не полученных молодежью и чешской компартией, о незачисленных 10 млн марок от Литвинова в выводах комиссии ни слова: «Общая обстановка работы не давала возможности ведения правильной и точной бухгалтерии, а потому хотя самый факт отсутствия оправдательных документов на сумму 1412000 марок остается не опровергнутым, комиссия находит возможным отнести его на счет некоторой небрежности в отношении Томаса к ведению денежной отчетности лишь отчасти оправдывается общей обстановкой, но не за счет какой-либо недобросовестности… Из всего комплекса дела, свидетельских показаний и характеристик образа жизни и работы Томаса предположение о его лично корыстных намерениях не вытекает... Комиссия затрудняется найти для всего инцидента правдоподобное и заслуживающее доверие объяснение».
В 1925 году Томас безуспешно пытался устроиться на работу в Москве. За границу его не выпускала ЧК. Радек помог ему выехать в Германию. После прихода к власти нацистов Томас перебрался в США. Говорят, нужды в деньгах он не испытывал.
Год от года аппетиты у зарубежных коммунистов росли. Если в 1923 году официальный бюджет Коминтерна составил 2 млн 196 тыс. 500 золотых рублей, то к 1928 году эта сумма увеличилась до 6 млн 368 тыс. 010 золотых рублей плюс 225 тыс. долларов для работы на Западной Украине и в Румынии. По самым приблизительным подсчетам за первые десять лет своего существования Коминтерн получил 30 млн бумажных рублей, более 31 млн золотых рублей, ценностей на 63 млн рублей, две сотни миллионов марок, десятки миллионов лир и крон, около миллиона долларов. Известно, что в 30-е годы по указанию Сталина Интернациональная контрольная комиссия Коминтерна провела за рубежом ряд ревизий. И хоть эти документы не рассекречены по сей день, можно предположить, что результаты проверок оказались плачевными. Ибо в 1935 году финансирование зарубежных компартий официально было прекращено.

источник- Таисия БЕЛОУСОВА  http://www.sovsekretno.ru/magazines/article/2200

La Internacional Comunista (tercer congreso), 1921. Bolshevik Revolution-9

 


Вина за чужой порок

Сексуальная раскрепощенность появилась в русской культуре в начале ХХ века, но ненадолго

Иван Крамской (1837–1887). «Неизвестная» (1883). На этой картине, часто украшавшей крышку шоколадных конфет в советское время, изображена проститутка, вернее, камелия — высший ранг женщин свободного поведения. Камелии отдавали себя на содержание богатым любовникам. Бывало, к ним переходило немалое состояние их обожателей. На полотне видно, что левое место в коляске свободно — это был знак «ищу партнера-спонсора», приличные дамы так никогда не ездили: место рядом предназначалось для мужа или прислуги

В одном из очерков о Блоке (1880–1921) Максим Горький (1868–1936) приводит записанный им рассказ проститутки о забавном эпизоде, случившемся с поэтом в одном из номеров дома свиданий на Караванной улице в Петербурге.

Как-то осенью, очень поздно и, знаете, слякоть, туман […] на углу Итальянской меня пригласил прилично одетый, красивый такой, очень гордое лицо, я даже подумала: иностранец […] Пришли, я попросила чаю; позвонил он, а слуга — не идет, тогда он сам пошел в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и заснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу: он сидит рядом […] «Ах, извините, говорю, я сейчас разденусь». А он улыбнулся вежливо и отвечает: «Не надо, не беспокойтесь». Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: «Ну, подремлите ещё!» И — представьте же себе! — я опять заснула, — скандал! Понимаю, конечно, что это нехорошо, но — не могу! Он так нежно покачивает меня, и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбнется. Кажется, я даже и совсем спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: «Ну, прощайте, мне надо идти». И кладет на стол двадцать пять рублей. «Послушайте, говорю, как же это?» Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь […] А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и — даже поцеловал.

Блуд за бесплатно

На наш взгляд этот рассказ очень точно передает одну из черт русской культуры — её некоторую, по сравнению с цивилизацией Запада, асексуальность.  Вот и здесь барышня не проявила себя как женщина. И ей за это платят, платят не женщине, а человеку — страдающему человеку без половой принадлежности. Согласитесь, что во Франции или Германии такой эпизод вряд ли был возможен. Одним из проявлений этой особенности нашей системы ценностей было долгое отсутствие в России публичных домов. В отличие от Европы мы не унаследовали античной сексуальной культуры, принципы которой могли бы успешно конкурировать с христианскими этическими нормами: до начала XVIII века в России церковные суды все еще рассматривали дела о «половых преступлениях». Так, по церковным нормам во время соития допускалась только миссионерская поза, когда мужчина находился сверху. Поза «женщина сверху» наказывалась покаянием от трех до десяти лет. Поза «мужчина сзади» называлась скотским блудом и могла караться отлучением от церкви.

До середины XVII века у нас нет никаких свидетельств о наличии в Московии домов терпимости. Нет, разврат в смысле внебрачных связей, конечно, был, и он осуждается в «Домострое», но о продажном разврате говорить приходится очень осторожно. Безусловно, некоторое количество тайных публичных домов существовало при кабаках. Однако плотская любовь здесь обычно ограничивалась грубым пьяным совокуплением на заднем дворе. Ни о каком эротизме, аналогичном, например, эротизму эпохи Возрождения, говорить не приходится.

Николаус Кнюпфер (Nicolaus Knüpfer, 1603–1660). «Сцена в борделе» (1630-е). Россия не знала ничего подобного до XIX века, зато потом снять бланковую проститутку можно было в большинстве ресторанов и кафе крупных городов. В очерке «Квисисана» (1910) публицист Юрий Ангаров так описывал одно из них: «Безобразное зрелище! Тут и там рябит глаза масса пестрых тканей, боа, жакеток, лент, громадных шляп. Цинизм поз, жестов, разговоров не поддаются описанию […] Целуются, обнимаются, давят женщинам грудь…»  

От кабака до борделя

О наличии в России проституток мы точно знаем только с момента, когда с ними начинает бороться государство. В 1649 году царь Алексей Михайлович (1629–1676) издал указ, предписывающий объездчикам следить за тем, чтобы на «улицах и в переулках бляди не было». Из указа Петра II (1715–1730) 1728 года нам известно, что в Петербурге уже имелись тайные публичные дома. Однако мы не знаем, насколько они отличались от старых кабаков. О первом же аристократическом борделе рассказывает дело 1753 года, возбужденное против содержательницы тайного притона — некой немки из Дрездена, обосновавшейся в Петербурге. Работницы заведения были иностранками.

Однако эти и последующие попытки государства бороться с проституцией особого успеха не имели, и власть изменила тактику. Теперь задачей ставилось взять проституцию под государственный контроль, в первую очередь для того, чтобы остановить распространение сифилиса и других венерических заболеваний. Завершились эти старания изданием указа 1843 года, узаконивавшего проституцию. С этого момента полиция стала выдавать разрешения для открытия легальных публичных домов, находящихся под медицинским государственным контролем. Начался «золотой век» российской проституции, продлившийся до 1917 года и, безусловно, повлиявший на формирование русской сексуальной культуры, но так и не успевший помочь ей выйти за рамки подросткового романтизма.

В России было две основных категорий проституток: билетные и бланковые. К ним относились жрицы любви, зарегистрированные в полиции. Первые жили в публичных домах и были обязаны два раза в неделю проходить довольно унизительную процедуру врачебного осмотра на предмет выявления венерических болезней. Паспортов у них не было: его приходилось оставлять в полиции, получая вместо него «желтый билет» — единственный документ, удостоверяющий их личность и подтверждающим право на занятие своей профессией. Поменять его снова на паспорт не разрешалось. «Безбилетных» проституток наказывали штрафами.

Происхождение названия «желтый билет» не вполне ясно. Бумага-то была белой, но, вероятно, низкого качества и быстро желтела. Другая версия вспоминает указ Павла I (1754–1801), предписывавший всем проституткам ходить в желтых платьях. Правда, из-за гибели императора указ исполнен не был.

Бланковые проститутки отличались от билетных наличием съемной квартиры и относительной свободы передвижения под контролем сутенеров, заменявших девушкам хозяек публичных домов. Выдаваемое им удостоверение личности — «бланк» — походило на «желтый билет», но разрешало его обладательницам искать клиентов на городских улицах и являться на медосмотр только один раз в неделю. Согласно переписи 1889 года, на территории России свои услуги предлагали 1216 домов терпимости, в которых проживали 7840 проституток. Бланковых было больше — 9763. Всего — 17603 поднадзорных девиц легкого поведения.

Тот самый «желтый билет». «И веют древними поверьями/Её упругие шелка/И шляпа с траурными перьями/И в кольцах узкая рука…» (А. Блок. «Незнакомка»). Художник Юрий Анненков (1889–1974) пишет в воспоминаниях: «Студенты знали блоковскую «Незнакомку» наизусть […] Две девочки от одной хозяйки с Подьяческой улицы, Сонька и Лайка, одетые как сестры, блуждали по Невскому, прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья. "Мы пара Незнакомок, — улыбались они, — можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете, миленький-усатенький (или хорошенький-бритенький, или огурчик с бородкой)..."»

Бордельные страхи

Ряды женщин свободной профессии пополнялись главным образом из двух источников — крестьянства (47% от общего количества проституток) и мещанства (36%). Последние в прошлом были, как правило, горничными, швеями, портнихами, иногда фабричными работницами. Большинство из них попадало в любовные дома во время поиска работы. Специальные агенты выслеживали их и, красочно обрисовав беззаботные условия жизни свободных женщин, превращали доверившихся в живой товар. Однако, согласно статистике, общее число завербованных в дома терпимости было незначительно по сравнению с общим числом крестьянок и мещанок, нашедших себе более уважаемый способ заработать на жизнь. Этот вопрос заставляет задуматься о психологических особенностях женщин, посвятивших свою жизнь служению Приапу.

Опираясь на наблюдения современных и дореволюционных психологов, с известной долей вероятности можно сказать, что одно из базовых чувств женщины, решившейся стать проституткой — это тревожность, которая в основном формируется от полного отсутствия эмоциональных контактов с родителями в раннем возрасте. Тревожность проституток бывает двух свойств, которые часто сплетаются воедино, — боязнь материальной нужды и боязнь не понравиться мужчинам. Вследствие этого они подвержены приступам депрессии, сопровождающимся переживанием чувства собственной неполноценности и восприятием себя как существа зависимого, незначительного и даже ничтожного.

При этом духовный мир проституток очень беден — они не читают и не ходят в театр (речь идет о XIX веке), их личность остается незрелой, что иногда принимают за детскую непосредственность. По этой причине желание девиц легкого поведения обрести прочный социальный статус зачастую замыкается исключительно на желание вести красивую жизнь, свободно распоряжаясь деньгами. В XIX веке духовную пищу проституткам заменяли «романы» с завсегдатаями их покоев или с кем-то из обслуги, а, может, и с одной из подруг по заведению. Ведь они почти все время сидели взаперти: действовал запрет «желтого билета», лишавший их права свободно выходить в город. Однако все эти привязанности были мимолетны: в год проститутка сменяла два-три публичных дома. Это было правилом для всей сети домов терпимости: у клиента не должно было возникнуть чувства пресыщенности её работницами.

Но базовая тревожность — это лишь один из факторов, отправляющих женщину на панель. Второй — это сексуальное безразличие. Оно, как правило, формируется у ребенка, рано понявшего, что такое половая любовь. А надо сказать, что во многих крестьянских семьях половые отношения родителей и не скрывались. Так что если отец и мать были излишне экспрессивны или грубы в своей половой жизни, ребенок оказывался в группе риска.

Третий, и самый важный фактор, — это десоматизация, деперсонализация собственного тела, природная особенность склада характера. Десоматизированный человек подсознательно ощущает свою плоть как что-то чуждое, изолированное от собственного Я, которым можно свободно манипулировать. Именно этим объясняется поразительно беспечное отношение проституток к венерическим заболеваниям, возможности быть избитыми и даже убитыми. Все это воспринимается как издержки их ремесла.

Всем, надеюсь, понятно, что большинство женщин, имеющих описанные выше психологические особенности, проститутками не становятся, для этого должен быть и некий сопутствующий фактор, отправляющий их на панель: нужда, разочарование в жизни и т. п.

Сонечка Мармеладова — 50 копеек

Публичные дома делились на три категории. В первой час любовных утех стоил от 3 до 5 рублей. Ночь — от 10 до 25 рублей. В домах второй категории — 1–2 и 2–5 рублей соответственно. Сюда приходили студенты, чиновники, младшие офицеры и люди свободных профессий. Притоны третьего класса были самыми дешевыми и предназначались для фабричных и разнорабочих: за час здесь оставляли 30–50 копеек, за ночь 1–2 рубля.

Серебряный рубль XIХ века по своей покупательной способности примерно равен современной тысяче. Как ни странно, но сегодняшние цены на проституток по вызову, которых можно по статусу сравнить с обитательницами борделей, почти совпадают с расценками столетней давности.

Рабочий день в публичных домах начинался с пяти часов вечера. Все принимались за прихорашивание: белила, румяна, сурьма… Все это щедро накладывалось на лицо, зачастую превращая девицу в матрешку — сказывалось деревенское представление о красоте — «что красно, то красиво». Предплечья некоторых украшали татуировки: сердце со стрелой, голубки, инициалы любовников или любовниц. Татуировки наносились и на интимных частях тела, но их вид, по словам врачей, досматривавших обитательниц публичного дома, был «бессовестно циничен».

В крупных городах хозяева борделей стремились расположить свои заведения рядом с центром, так, чтобы потенциальный клиент мог без труда до них добраться и не быть перехваченным уличными проститутками. Но и не в самом центре, чтобы не мозолить глаза властям. В провинции, напротив, кварталы красных фонарей выносились на окраины.

Встречала зашедших клиентов мадам — держательница дома. Посетителя отводили в залу, где он мог выбрать себе понравившуюся барышню. Обычно они ожидали его topless. В дорогих домах они раздевались полностью. Подавляющее большинство борделей были небольшими — 3–5 барышень, в крупных городах — 7–10. Не слишком был велик и век самого борделя — 5–10 лет. Хотя существовали и более старые, но таких было немного.

Москва. Дом на углу Плотникова переулка. Его барельефы изображают русских писателей, влекомых жрицами любви. Но если в отношении Пушкина (1799–1837) сюжет выглядит вполне естественным, то как сюда попали Лев Толстой (1828–1910) и Гоголь (1809–1852) — загадка. Оба были высокими и искренними моралистами. Так, герой «Крейцеровой сонаты» Толстого вспоминает о своем посещении борделя: «Помню, мне тотчас же, там же, не выходя из комнаты, сделалось грустно, грустно, так что хотелось плакать, плакать о погибели своей невинности, о навеки погубленном отношении к женщине. Да-с, естественное, простое отношение к женщине было погублено навеки. Чистого отношения к женщине уж у меня с тех пор не было и не могло быть. Я стал тем, что называют блудником». Фото (Creative Commons license): NVO  

Ох, нелегкая это работа…

Класс борделя зависел от уровня сервиса: число дам «в соку» (от 18 до 22 лет), наличие «экзотики» («грузинских княжон», «маркиз времен Людовика XIV», «турчанок» и т. п.), а также сексуальными изысками. Само собой, отличались и мебель, и женские наряды, вина и закуски. В борделях первой категории комнаты утопали в шелках, а на работницах сверкали кольца и браслеты, в публичных домах третьего разряда на кровати был лишь соломенный матрас, жесткая подушка и застиранное одеяло.

По словам доктора Ильи Конкаровича (1874–?), занимавшегося в XIX веке исследованием проституции, в дорогих домах проститутки «своими хозяйками принуждаются к самому утонченному и противоестественному разврату, для каковой цели в самых шикарных из таких домов даже устроены бывают особые приспособления, дорого стоящие, но тем не менее всегда находящие себе покупателей. Существуют дома, культивирующие у себя какой-то один вид извращенного разврата и приобретшие себе своей специальностью широкую известность». Эти бордели предназначались для небольшого числа состоятельных постоянных клиентов.

Об одной из затей дорогих домов терпимости есть возможность рассказать подробнее. Речь идет о комнатах, отделанных зеркалами. Туда собиралось несколько пар, зажигали спиртовые светильники, и начиналась попойка. Через некоторое время куртизанки принимались танцевать и раздеваться… в конце концов, все кончалось оргией, многократно отраженной в зеркалах при дрожащем свете спиртовок. Говорят, «аттракцион» пользовался популярностью.

Суточная «норма» проституток в борделях первой категории составляла 5–6 человек в день. Второй категории — 10–12 и низшей — до 20 (!) человек. Таким образом, «средняя» проститутка зарабатывала в месяц до 1000 рублей. Но ¾ из них она отдавала мадам, у которой находилась на полном пансионе. Однако даже при этом заработок в 250 рублей был очень немал (бланковая проститутка зарабатывала в два раза меньше и тоже делилась с сутенером). Для сравнения, прислуга получала 12 рублей, работница текстильной фабрики — 20 рублей, рабочий высшей категории — 100 рублей, а младший офицер — 120 рублей. Конечно, проститутки с их психологическими особенностями и не думали оставлять свою профессию, покуда была высока грудь.

Традиция вешать красные фонари на фасаде борделя идет еще с античных времен, только тогда вместо фонаря висел красный фаллос. По мнению все того же Юрия Ангарова, красными фонарями должен был быть освещен весь Невский проспект. Вечерами там «идут целые толпы праздного, склонного к разврату народа. Флиртующие девицы […], петербургские Нюши, желающие выгодно устроиться на содержании […], дамы в трауре — симулянтки. Одним они говорят, что умер у них муж; другим лгут, что лишились жениха, а потом едут в ресторан».  Фото (Creative Commons license): Geoff aka keepwaddling1

Однако такое более или менее безбедное существование посылалось им на довольно короткий срок. Венерические болезни, алкоголь и возраст были их губительными спутниками. По статистике врачебных комитетов, в конце XIX века как минимум 50% проституток были больны сифилисом, который из-за отсутствия антибиотиков был неизлечим, хотя врачи умели тормозить его развитие. Почти никто не мог миновать этой заразы. Рано или поздно болезнь приводила свою хозяйку на больничную койку, а оттуда была одна дорога — в трущобы, доживать свой недолгий век. Удивительно, почему медицина того времени не признала необходимость использования презервативов, которые уже существовали и назывались кондомами.

Раннему старению проституток способствовал и алкоголь. Особенно были к нему пристрастны бывшие крестьянки, большинство из которых через 10 лет работы превращались в алкоголичек. Их статус понижался, из борделей высшей категории они переходили в более низкие и в конце концов погибали, вышвырнутые на улицу.

Нимб страдания

Что ж, а теперь вернемся к разговору об асексуальности русской культуры, начатому нами в первых абзацах. Взгляд русских посетителей публичных домов на его обитателей был кардинально отличен от европейского. Так, французский бонвиван смотрел на куртизанок как на рабынь, которые обязаны сделать для покупателя все, что потребует его изощренная сексуальная фантазия. В России любители сексуальных изысков в процентном отношении ко всем посетителям борделей встречались не очень часто. Более того, в глазах основной бордельной клиентуры — студентов и офицеров, посещавших проституток в первую очередь по «природной нужде», — изощренность сладострастия представлялась чем-то низким. Так, например, известно письмо Чехова (1860–1904), завсегдатая домов терпимости, в котором он очень раздраженно охарактеризовал творчество Эмиля Золя (Emile Edouard Charles Antoine Zola, 1840–1902), называя его «гастрономом и знатоком блуда», готовым употребить женщину «по 33 способам, чуть ли не на лезвии ножа».

В конце концов, русская интеллигенция превратила проституток в ещё один источник своего комплекса вины перед народом. Известный в то время литературный критик Александр Воронский (1884–1937) резюмировал:

Образ проститутки как бы впитал в себя, в глазах интеллигента, все несправедливости, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней.

Один образ Сонечки Мармеладовой чего стоит! Ведь для русского интеллигента, если кто страдает — тот уже полусвятой. Поход к проститутке для него — это не только секс, надо ещё и за жизнь поговорить, утешить непорочную душу бордельной барышни, скрытую за видимой растленностью. Такое представление о куртизанках в большинстве случаев было фантазией. Да, на их долю выпадало много страданий, но этими страданиями они лишь расплачивались за желание красиво жить.

Сексу — нет!

Социально-идеалистический период в истории русской сексуальной культуры сходит на нет в начале ХХ столетия, в эпоху Серебряного века, наконец обратившего внимание на саму любовную страсть, на наслаждение вне всяких комплексов. Сущность этой трансформации хорошо была выражена Вячеславом Ивановым (1866–1949): «Вся человеческая и мировая деятельность сводится к Эросу. Нет больше ни эстетики, ни этики — обе сводятся к эротике, и всякое дерзновение, рожденное Эросом, — свято».

Но процесс был прерван событиями 1917 года. Революционное правительство запретило публичные дома, а проституток отправляло в Сибирь на поселение. К середине 1930-х годов с ними было покончено. Остались лишь немногие, обслуживавшие советскую элиту и иностранцев (как правило, в разведывательных целях). Но советский народ вовсе и не жалел о закрытии борделей, советская культура отличалась все той же асексуальностью — жалеть было не о чем.

источник- Павел Котов, http://www.vokrugsveta.ru/telegraph/history/915/


……… …………………………………….